Мы, животные - [8]

Мы попытались закрыть перед ней дверь, но она надавила, вошла и, подняв ногу, показала на ботинок.

— Без них я поменьше ростом.

Снимая халат, она начала говорить о том, что есть район Китая, где все женщины так сложены.

— Настоящие кадиллаки, — сказала она со смехом и развела в стороны свои большие руки, чтобы наглядно показать величину. Она протянула нам магазинный пакет из плотной бумаги и наклонилась расшнуровать ботинки.

— Только не открывайте сразу, — сказала она. — Поставьте на кухонный стол и дуйте за матерью, где она там прячется.

— Она спит, — буркнул Манни.

Ни в какую кухню мы продукты не понесли. Вытряхнули все на ковер общей комнаты и набросились на хлеб и сыр, запихивали еду в рот горстями, пили молоко прямо из пакета и все трое нахально смотрели Лине прямо в глаза. Она блеснула в нашу сторону своими широкими, длинными лошадиными зубами. Ботинки кинула в угол.

— Потише, не торопитесь, — сказала она. — А то подавитесь. Товарищ! — прогремела она, перешагнув через нас, и Ма прибежала бегом, кинулась Лине в могучие объятия и, плача, зарылась лицом в ее шелковистые черные волосы.

Лина постояла так некоторое время, потом полезла в карман халата, вытащила бумажную салфетку, взяла лицо Ма в руки и вытерла его, заводя пряди волос ей за уши. Мы сидели на полу в каком-нибудь шаге от них, и чем дольше Лина там стояла, ласково приводя Ма в порядок, тем меньше внимания мы обращали на еду. А потом Лина принялась обцеловывать Ма маленькими мягкими поцелуями, все лицо ими покрыла, даже нос и брови. Потом прижала губы к губам Ма и держала их так, мягкие и неподвижные, и никто — ни я, ни Ма, ни Джоэл, ни Манни, никто — не проронил ни слова. Говорить было нечего.

Другая саранча

Мы зашли в сад Старика и стали угощаться. У Старика была высокая живая изгородь, а вела к нему грунтовая дорога, почти непроходимая для наших велосипедов — вся в ухабах и рытвинах. Но мы одолели дорогу, продрались сквозь изгородь, зашли в сад и стали угощаться. Кусали, топтали, мусорили, а когда подняли головы, Старик смотрел на нас с веранды, просто смотрел.

— Животные, — прошипел он. Вид был такой, что сейчас плюнет. — Саранча.

Нам стало перед ним стыдно. Он был очень старый.

— Это ваш сад? — спросил Манни. Джоэл выпустил из руки помидор, потом вытер рот тыльной стороной ладони.

Старик открыл сетчатую дверь и сошел к нам. Опустился на колени и, передвигаясь по грязной земле, стал щупать сломанные стебли. Подобрал полусъеденный огурец, стер с него землю, потом открыл карманный нож и обрезал надкушенную часть. То, что мы вырвали с корнем, посадил обратно. Он скованно, с трудом ползал на четвереньках, а мы стояли над ним и смотрели.

Старик рассовал собранные куски овощей нам в охапки и повел нас на веранду. Мы вывалили все на раскладной карточный стол.

— А что такое саранча? — спросил Джоэл.

— Что рой саранчи оставил, то большая саранча поела; что большая саранча оставила, то юная саранча поела; что юная саранча оставила… — Старик приумолк и, сужая глаза, достал взглядом каждого по очереди, — то другая саранча поела[8].

Потом он назвал нас опустошителями, мародерами, стервятниками, войском дьявола на земле.

Говор у Старика был извилистый и напевный — миссурийский, как мы потом узнали, — и мы не понимали половины слов, но саранча — ее угроза, возможность ее нашествия — захватила наше воображение, и мы настаивали, чтобы Старик рассказывал про нее опять и опять, пока мы в конце концов не поняли. Мы даже заставили его нарисовать черным маркером саранчу: густой дождь маленьких черточек на верху листа, где небо, все больше и больше черточек, одна на другой, одна на другой, пока он не зачернил всю верхнюю половину листа.

— Вот вам саранча, — сказал он. — Увидите, поживете — увидите.

Все это происходило на веранде, дальше в дом он нас не приглашал, но и гнать не гнал. Был конец лета, вечер, закат, солнце садилось; воздух быстро остывал, но холодно не делалось. Веранду от комаров защищала сетка с заплатами из ткани, но комары все равно просачивались. Старик называл их макариками.

Мы сидели за этим раскладным столом и прихлопывали макариков то на столе, то друг у друга на голых руках и ногах — мы устроили из этого игру, шлепали друг друга и хохотали, но если макарик садился на Старика, ему мы шлепка не давали, только проводили по его сухой коже пальцами. Один раз я встал и подул ему сзади на шею, куда сел макарик, и Старик подмигнул мне и подтолкнул меня локтем в бок.

— Если укусил, лучшее средство — вот такой крестик сделать, — сказал он и ногтем нарисовал у меня на руке малюсенький крестик. — Так убиваешь яд, и не будет чесаться.

Место в штате Миссури, где он родился, называется Озаркс, и там есть пропасти, пещеры и бывает обратная молния, которая идет от земли к небу.

Старик сказал нам, что мы в бегах. Как он только нас не называл: париями, отверженцами, беглецами, шпаной, ворьем, хулиганьем. Манни сказал ему, что мы сбежали из дому и никогда не вернемся, а Джоэл добавил, что наша мама умерла, так что звонить некому. Но он был совсем старый, и непохоже было, что он хочет кому-нибудь звонить или что-нибудь вообще с нами делать. Он называл нас еще лапочками, детками, невинными душами, несчастными созданиями, Божьими ангелами. Он говорил, как бусы низал, сам с собой по большей части, и все время крошил на столе эти овощи на мелкие кусочки; готовил нам салат — вот что он делал.