Мы жили тогда на планете другой… - [31]

На палке зареял, как снасть.

Так много чудес есть на свете!

Земля — неизведанный сад…

— На Яву? — Но странные дети

Шепнули, склонясь: — В Петроград.

Кайма набежавшего вала

Дрожала, как зыбкий опал.

Команда сурово молчала,

И ветер косички трепал…

По гребням запрыгали баки.

Вдали над пустыней седой

Сияющей шапкой Исаакий

Миражем вставал над водой.

Горели прибрежные мели,

И кланялся низко камыш:

Мы долго в тревоге смотрели

На пятна синеющих крыш.

И младшая робко сказала:

— Причалим иль нет, капитан?.. —

Склонившись над кругом штурвала,

Назад повернул я в туман.

Парижское житье

1

В мансарде у самых небес,

Где с крыши в глухое окошко

Косится бездомная кошка,

Где кровля свергает отвес, —

   Жил беженец, русский ботаник,

      Идейный аскет,

По облику — вяземский пряник,

По прошлому — левый кадет.

2

Направо стоял рундучок

Со старым гербарием в дырках,

Налево на двух растопырках

Уютно лежал тюфячок…

   Зимою в Париже прохладно,

   Но все ж в уголке

Пристроился прочно и ладно

Эмалевый душ на крючке.

3

Вставал он, как зяблик, легко,

Брал душ и, румяный от стужи,

Подмахивал веничком лужи,

На лестнице пил молоко.

   И мчался одним перегоном

      На съемку в Сен-Клу

Играть скрипача под вагоном

И лорда на светском балу.

4

К пяти поднимался к себе.

Закат разливался так вяло…

Но бодрое сердце играло,

И голубь сидел на трубе…

   Поест, к фисгармонии сядет,

      И детским альтом

Затянет о рейнской наяде,

Сидящей на камне кругом.

5

Не раз появлялся вверху

Пират фильмовой и коллега:

Нос брюквой, усы печенега,

Пальто на стрекозьем меху.

   Под мышкой — крутая гитара,

      В глазах — тишина…

Нацедит в молочник вина

И трубкой затянется яро.

6

Споют украинский дуэт:

Ботаник мечтательно стонет,

Пират, спотыкаясь, трезвонит

И басом октавит в жилет…

   А прачка за тонкой стеною

      Мелодии в лад

Качает прической льняною

И штопает кротко халат.

7

Потом, разумеется, спор, —

Корявый, кривой, бесполезный:

«Европа — мещанка над бездной!»

«А Азия — мутный костер!..»

   Пират, покраснев от досады,

      Угрюмо рычит,

Что дети — единственный щит,

Что взрослые — тухлые гады…

8

Ползет холодок по ногам.

Блеснула звезда над домами…

Спор рвется крутыми скачками

К грядущим слепым берегам.

   Француженке-прачке неясно:

      Орут и орут!

Жизнь мчится, мгновенье прекрасно,

В бистро и тепло и уют…

9

Хотя б пригласили в кино!

Но им, чудакам, невдогадку.

Пират надевает перчатку

И в черное смотрит окно.

   Двенадцать. Ночь глубже и строже,

      И гостя уж нет.

Бесшумно на зыбкое ложе

Ложится ботаник-аскет.

10

За тонкой, холодной стеной

Лежит одинокая прачка.

Ворчит в коридоре собачка

И ветер гудит ледяной.

   Прислушалась… Что там с соседом?

      Проснулся, вскочил…

Свою фисгармонию пледом

Покрыть он забыл.

<1928>

Жилье

   Сосны в пыльной пакле.

Домик вроде сакли.

Над стеной гора…

На крыльце в плетушке

Детские игрушки,

Шишки и кора.

   В комнате прохладно.

Борщ ворчит так складно…

Темный лик в углу.

В жарком устье печки

Алые колечки…

Кошка на полу.

   На скамейке фиги,

Клочья русской книги,

Мятый самовар.

В складках занавески

Рдеет в мутном блеске

Раскаленный шар.

   Выйди, встань у входа:

Вверх до небосвода

Мертвых скал разбег.

Даль-Прованс-Европа…

Здесь во дни потопа

Русский встал ковчег.

1928

В метро

В стеклянном ящике

Случайно сбились в кучу

Сто разных душ…

Выходят-входят.

Как будто рок из рога бытия

Рукой рассеянною сыплет

Обрывки слов, улыбки, искры глаз

И детские забавные ужимки.

Негр и француз, старуха и мальчишка,

Художник с папкой и делец с блокнотом, —

И эта средняя безликая крупа,

Которая по шляпам лишь различна…

На пять минут в потоке гулком слиты,

Мы, как в ядре, летим в пространство.

Лишь вежливость, испытанная маска, —

Нас связывает общим безразличьем.

Но жажда ропщет, но глаза упорно

Всё ищут, ищут… Вздор!

Пора б, душа, тебе угомониться

И охладеть, и сжаться,

И стать солидной, европейскою душой.

В углу, в сутане тусклой,

Сидит кюре, добряк круглоголовый,

Провинциал с утиными ступнями.

Зрачки сквозь нас упорными гвоздями

Лучатся вдаль, мерцают,

А губы шепчут

По черно-белым строчкам

Привычные небесные слова…

Вот так же через площадь,

Молитвенник раскрыв,

Сомнамбулою тихой

Проходит он сквозь строй автомобилей

И шепчет-молит-просит, —

Всё о своей душе,

Всё о своем спасеньи…

И ангелы, прильнув к его локтям,

Его незримо от шоферов ограждают.

О Господи, из глубины метро

Я о себе взывать к тебе не буду…

Моя душа лениво-бескорыстна,

И у тебя иных забот немало:

Там над туннелем хоровод миров,

Но стройность сложная механики небесной

Замутнена бунтующею болью

Твоей бескрылой твари…

Но если можно,

Но если ты расслышишь,

Я об одном прошу:

Здесь на земле дай хоть крупицу счастья

Вот этому мальчишке из отеля

В нелепой куцей куртке,

И старику-посыльному с картонкой,

И негру хмурому в потертом пиджаке,

И кроткому художнику — соседу,

Задумчиво сосущему пастилку,

И мне — последнему — хотя бы это лето

Беспечностью веселой озари…

Ты знаешь, — с каждым днем

Жить на твоей земле становится труднее.

<1930>

Картофельная идея

Я давно уж замечаю:

Если утром в час румяный

Вы в прохладной тихой кухне

Кротко чистите картошку

И сочувственно следите,

Как пружинистой спиралью

Вниз сползает шелуха, —

В этот час вас посещают

Удивительные мысли…

Ритм ножа ли их приносит, —

Легкий ритм круговращенья, —