«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века - [49]

Если попытаться определить отношение берлинцев к периоду тридцатых годов в целом, то можно сразу же отметить, что для большинства, которое не затронули репрессии и антисемитские меры, — это «kostbare Zeit», т. е. «замечательное, драгоценное время». При этом к национал-социалистическому режиму, особенно к Гитлеру все очевидцы с сегодняшних позиций относятся отрицательно, проводя отчетливую грань между властью, государством и жизнью семьи в то время. Для понимания такой позиции можно найти объективные причины:

• счастливое детство и юность большинства информантов в сравнительно обеспеченных полных семьях, совпадение этого периода с годами учебы и начала самостоятельной жизни, влюбленности и создания собственной семьи;

• наслоение последующих страшных переживаний военного времени; для самых старших этот период — позитивная передышка между кризисом 1929–33 гг. и войной, время надежд и ощущения стабильности;

• социально-политические мероприятия и успехи нацистов. Для абсолютного большинства ликвидация безработицы и мирная ревизия Версальского мира 1919 г. — основные предпосылки для нейтрализации скепсиса в отношении режима.

Между тем приведенные факты из повседневности берлинских семей свидетельствуют прежде всего об активных и небезуспешных попытках вторжения нацизма в приватную сферу, в повседневную жизнь семьи. Гитлер неоднократно говорил о том, что национал-социализм «не признает никаких различий между общественной и частной сферами жизни, если речь идет о праве государства на вмешательство или об интересах народного сообщества»[405]. Показательно, что этот факт не вызывал сильного неприятия в бюргерских семьях. Мелкие случаи нонконформизма упорно фиксировались сознанием как свидетельство «устойчивости» к вирусу национал-социализма, на самом деле все больше поражавшему жизнь людей в целом. «Страна как будто сошла с ума от успехов нового рейха»[406]. Приходится констатировать, что в Германии с ее кайзеровским наследием политическая и даже духовная свобода в 30-е г.г., видимо, не принадлежала к числу первоочередных ценностей для основной массы населения. Ее утрата компенсировалась в сознании более весомыми материальными преимуществами: работой, кажущейся стабильностью в стране, улучшением материального положения, новой патриотической общественно-полезной мотивацией в жизни и т. п. «Это было время без спешки и стресса, просто уютное и гармоничное существование»[407]. Квинтэссенцией мира для буржуа остался свой дом-крепость, так как там можно было хотя бы иллюзорно и искусственно абстрагироваться от проблем и противоречий становившегося все более навязчивого огосударствления личности в окружении семьи и любимых вещей, свидетельств сохранения гармонии и иерархического счастья.

В нацистском режиме вплоть до начала сороковых годов люди видели преимущественно выражение сплочения единого германского народа, его «души», а не форму господства всепроникающего насилия. Можно указать и на особенности политической культуры Германии, не претерпевшие в краткий период республиканского правления существенных изменений. Это прежде всего культивировавшееся на протяжении как минимум всего ХIX века в среде буржуазно-интеллектуальных кругов стремление к созданию сильного единого национального государства. Ради осуществления этой идеи можно было и поступиться слабо укоренившимися в массовом сознании либеральными ценностями. Государственная власть как фетиш, особая роль чиновничье-бюрократической элиты рассматривались как системообразующая часть германской модели развития.

Несмотря на идеологические пассажи национал-социализма о семье как одном из основных приоритетов «народного сообщества» уже в начале 30-х гг. явственно проявилась обратная тенденция: тоталитарное государство не уважало пространство частного, личного, но пыталось его устранить и унифицировать насколько это вообще возможно. Женщина, женское тело стали основообразующей частью «народного сообщества», посредством своей способности к деторождению и воспитанию ответственными за его существование. Дети как можно раньше, как только это позволят физиологические процессы развития, должны были быть вырваны из-под опеки семьи и воспитаны в общественных организациях. Эмоциональная привязанность в супружестве, которая в современной бюргерской городской семье с начала ХХ века все более выступает на первый план, тесные связи между родителями и детьми рассматривались нацистами как необходимость только на определенном этапе, на ранних стадиях воспитания, позже абсолютный приоритет должны были получить любовь к «народному сообществу» и фюреру.

Социальные различия должны быть внешне упразднены, воспитывалось «народное» самосознание. Но это представляло интерес прежде всего для представителей низших социальных слоев, желавших подняться наверх, восторжествовать над недосягаемым ранее образцом жизненного стиля и уровня, а семьи из средних слоев, особенно верхушка, не были готовы однозначно отказаться от жизненных стереотипов и пожертвовать своим социальным статусом, поэтому предложения национал-социалистов часто встречали настороженное отношение. Семья в своей повседневности пыталась противостоять давлению, прежде всего во внешних формах своего бытия, упорно сохраняя казавшийся традиционным образ жизни. Однако интегрирующей силе режима было противиться достаточно сложно и постепенно даже семейный консерватизм должен был пойти на компромиссы, примириться с вовлечением прежде всего детей и молодежи в систему национал-социалистических ценностей и моделей поведения. В немалой степени этому способствовал страх обывателя перед системой наказаний за инакомыслие, террористической машиной Третьего Рейха. Этот страх воздействовал на семейные связи, ослабляя их, парализуя волю к аналитическим размышлениям и действию.