Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды - [11]

Отец Дженни, хуту, занимался политикой и был убит соперниками в 1973 г. Ее мать была тутси, которая чудом спаслась от смерти в 1994 г. и до сих пор жила в Руанде.

— Мы, люди смешанной крови, не ненавидим и тутси, и хуту, — говорила Дженни. Это обобщение страдало неточностью: немало людей смешанной крови были убиты как хуту или как тутси, — но Дженни давно жила в изгнании. Она пояснила: — Большинство руандийцев, живущих здесь, в Америке, такие, как мой муж, прожили здесь так долго, что все они принимают сторону своих родственников. ЕСЛИ ГОВОРЯТ, ЧТО ТВОЙ БРАТ УБИВАЛ, ТОГДА ТЫ ПРИНИМАЕШЬ ЕГО СТОРОНУ.

Казалось, Дженни сама не до конца понимала, как ей следует относиться к свекру-пастору. Она добавила:

— Это человек, который не способен видеть кровь даже тогда, когда режут курицу. Но все возможно…

Незадолго до полудня позвонил доктор Элиэль Нтаки с новым планом: мы пообедаем вместе в ларедском «Кантри-клубе». Потом приехал семейный адвокат Лазаро Горза-Гонгора — мужчина франтоватый, обходительный и чрезвычайно откровенный. Он сказал, что не готов позволить пастору, отцу Элиэля, беседовать со мной.

— Эти обвинения отвратительны, чудовищны и совершенно убийственны, — говорил он с обезоруживающим спокойствием. — Люди болтают все, что им вздумается, а из-за этого последние годы жизни старого человека подвергаются опасности.

Доктор Элиэль Нтаки оказался полноватым словоохотливым человеком с поразительно выпученными глазами. На запястье у него был «ролекс» с малахитовым циферблатом, одет он был в белую сорочку с экстравагантным жилетом ручной работы. Пока он вез меня и Горза-Гонгору в «Кантри-клуб» в своем «Шевроле Субурбан», убранство которого напоминало скорее светскую гостиную, дополненную телевизором и видеоплеером, доктор с живой заинтересованностью говорил о подготовке российского президента Бориса Ельцина к операции на открытом сердце. Доктор Элиэль Нтаки лично присматривал за внутривенными капельницами для пациентов с операциями на открытом сердце. Он разделял мнение своей жены о том, что любые обвинения против его отца были результатом характерной для Руанды классовой зависти и ненависти.

— Они видят в нас людей богатых и хорошо образованных, — говорил он. — И для них это нестерпимо.

Он рассказал мне, что его семья владела в Кибуе участком в 500 акров[4] земли — королевские масштабы для Руанды, — с кофейными и банановыми плантациями, множеством голов крупного рогатого скота «и всякими прочими приятными руандийскими штучками».

— Вот отец, — заявил он, — три сына которого стали врачами, а двое других детей работают в международных финансах. И это в стране, где в 1960‑х годах не было ни единого человека с дипломом бакалавра! Конечно, все его ненавидят и хотят уничтожить.

Мы обедали, сидя у окна с видом на площадку для игры в гольф. Доктор Нтаки продолжал говорить о руандийской политике. Он не использовал слово «геноцид», говорил только о «хаосе» (это слово он повторил трижды подряд), во время которого каждый сам за себя и пытается спасти только собственную шкуру. И тутси начали все это, подчеркнул он, убив президента. Я напомнил ему, что не было никаких доказательств, связывающих тутси с убийцами; что на самом деле геноцид был тщательно спланирован экстремистами-хуту, которые запустили его в действие уже через какой-то час после гибели президента. Доктор Нтаки этот довод проигнорировал.

— Если бы президента Кеннеди в этой стране убил чернокожий, — возразил он, — американское население наверняка поубивало бы всех черных.

Адвокат Горза-Гонгора понаблюдал, как я записываю это абсурдное утверждение в свой блокнот, и нарушил молчание:

— Вы говорите «истребление», вы говорите «систематическое», вы говорите «геноцид», — заговорил он, обращаясь ко мне. — А это всего лишь теория, и мне кажется, вы проделали весь этот путь до Ларедо, чтобы уцепиться за моего клиента как за хитрое доказательство этой теории.

Нет, возразил я, я приехал потому, что служитель Божий был обвинен в том, что обрек на смерть половину своих прихожан, своих единоверцев, просто потому, что их от рождения называли тутси.

— И каковы доказательства? — вопросил Горза-Гонгора. — Свидетели, видевшие это собственными глазами? — Он хохотнул. — Так и любой может сказать, что он видел все что угодно.

Доктор Элиэль Нтаки пошел еще дальше: он обнаружил здесь заговор.

— Все эти свидетели — орудия правительства. Если они не будут говорить то, чего хочет новое правительство, их убьют.

И все же Нтаки сказал, что, несмотря на советы адвоката, его отец озабочен вопросом своей чести и желает поговорить со мной.

— Пастор считает, что молчание выглядит как чувство вины, — пояснил Горза-Гонгора. — А молчание — это мир.

Уходя из кантри-клуба, я спросил Элиэля Нтаки, были ли у него когда-нибудь сомнения в невиновности отца. Он ответил:

— Разумеется. Но… — Запнулся и спустя секунду спросил уже меня: — А У ВАС ЕСТЬ ОТЕЦ? ТАК ВОТ, Я БУДУ ЗАЩИЩАТЬ ЕГО ВСЕМИ СРЕДСТВАМИ, КАКИЕ У МЕНЯ ЕСТЬ.

* * *

Пастор Элизафан Нтакирутимана был человеком суровой сдержанности. Он сидел в кресле с подголовником в гостиной доктора, сжимая руками лежавшую у него на коленях папку из манильской бумаги. На его седых волосах была серая шапочка. Он был одет в серую рубашку с черными подтяжками, черные брюки, черные ботинки с квадратными носами. На носу — очки в металлической, почти квадратной оправе. Он говорил на киньяруанде — своем родном языке, а его сын переводил. Пастор промолвил: