Мы все были солдатами - [54]

15 апреля мы узнали, что атака всем фронтом назначена на 3 часа 30 минут по среднеевропейскому времени. Такого решения враг не ожидал…

В ночь на 16 апреля никто из нас не спал — проверяли готовность артиллерии, выход танков и пехоты на исходные рубежи, готовность средств связи и многое другое… Солдатам дали поспать около трех часов, накормили завтраком и выдали на день сухой паек.

До начала артподготовки осталось совсем немного времени. На переднем крае тихо. Лишь кое-где ввысь поднимется осветительная ракета и ударит очередь вражеского пулемета. Кажется, все подготовлено и проверено. Но нет спокойных людей перед атакой ни среди организаторов, ни среди ее участников. Сейчас к обычному в этот момент волнению добавилось растущее чувство уверенности. Так бывает на тяжелом ночном переходе, когда небо начинает светлеть, а вдали уже просматривается лес, где будет большой привал…

В траншее на переднем крае стоят рядом и беседуют командир взвода 63-го полка старшина М. Е. Кузовлев и молодой солдат.

— Не боишься перед атакой? — спрашивает старшина.

— По правде сказать, боюсь.

— И я боялся, когда нашу землю топтал фашист. Как подумаешь, что тебя не будет, а его ведь бить надо! А сейчас не так страшно, как обидно. Если убьют, не увидишь родных и близких… Какая жизнь после войны будет?.. Но ведь надо добить фашиста! А за это не жаль и свою жизнь отдать…

В этот момент земля содрогнулась от мощного грохота многих тысяч орудий. Началась артиллерийская и авиационная подготовка. Потом в свете прожекторов мы увидели танки. Они шли в атаку с зажженными фарами, ведя на ходу огонь из орудий и пулеметов. За танками в стальных касках, опоясанная огнем из автоматов, шла «царица полей» — советская пехота…

…Как картина возмездия, как дань памяти миллионам невинных людей, погибших от рук фашистов, навсегда сохранилось в моей памяти впечатление от этой ночной берлинской атаки.

…Не затухая ни днем ни ночью, шли в Берлине бои. Во взводе, роте и батальоне в них участвовали все. Каждое здание, как крепость, приходилось брать штурмом. Именно здесь, в дыму и пыли горящих, рушащихся зданий, становилось особенно наглядным, как метко — «богом войны» — назвал наш народ артиллерию. Она помогла нам выстоять против танковых полчищ Гитлера, сыграла выдающуюся роль, когда наша армия перешла в наступление. В Берлине вместе с танками артиллерия всех калибров в составе штурмовых групп и огнем с закрытых позиций разрушала вражескую огневую систему, в зародыше глушила вражеские контратаки.

Особенно сложны боевые действия в большом городе ночью. Их надо организовать еще засветло. Разведать характер объекта, систему огня. Наметить и подготовить исходное положение и пути подхода к противнику. Определить ясно видимые ночью ориентиры. Поставить задачи составу штурмовой группы. Установить пароль, сигналы, опознавательные знаки. Так отработать со всеми участниками ход предстоящего боя, чтобы они могли действовать самостоятельно…

Пользуясь относительной темнотой, штурмовые подразделения внезапно или после огневой подготовки врывались в оборону врага, захватывая его позиции, укрепленные здания, бункера… Днем приходилось очищать свой тыл от вражеских групп и снайперов, отрезанных от своих войск, или оставленных для проведения диверсий.

«Где еще столь ожесточенно сражались гитлеровцы? Киев? Харьков? Рига? Нет, это было несравнимо. И все же, — думал я в то время, — в сплошном поясе вражеских укреплений мы идем вперед…»

…День этот начался необычно. На рассвете, установив место нашего наблюдательного пункта, гитлеровцы артиллерийским огнем подожгли дом, где мы располагались. Надо было срочно перемещаться, но из здания на противоположной стороне Мюллерштрассе вели огонь две пары вражеских снайперов. Приходилось ждать пока подойдут самоходки и уничтожат их.

Когда наконец можно было двигаться, я вышел с группой офицеров, чтобы сесть в машины и ехать на новый НП. В это время к нам подошел уже пожилой человек.

— Ваше превосходительство, — начал он без всякого акцента, — я русский инженер (фамилия его не осталась в памяти), родился в Санкт-Петербурге и еще до первой мировой войны эмигрировал с родителями в Берлин, где проживаю и в настоящее время. Вот в этом доме, — показал он на высокое здание, выходившее своим фасадом на Мюллерштрассе. — Жители уполномочили меня просить вас не разрушать его. Мы гарантируем, что из нашего дома никто по советским войскам стрелять не будет…

Я внимательно разглядывал эмигранта. Несмотря на внешне опрятный вид, во всей его фигуре было что-то опустившееся: согнувшиеся плечи, потухший взгляд. Так выглядят люди, у которых уже потеряно все — нет Родины, нет будущего, нет цели в жизни, и живут они только потому, что надо как-то жить… В глазах его, когда он смотрел на меня, не было ни просьбы, ни ожидания ответа. В них было, пожалуй, только некоторое любопытство от разговора и встречи с человеком его родины, о которой он, наверное, не раз вспоминал в эти годы…

Пообещав ему распорядиться, я спросил его:

— Неужели вы не знаете, что всякие «превосходительства» ликвидированы у нас вместе с царизмом? И названия Санкт-Петербург тоже давно нет. После него уже был Петроград, а сейчас этот город носит имя Ленина и называется Ленинградом.