Мы вовсе не такие - [63]

У меня была волчица, которая после длительной разлуки со мной (ее пришлось временно отдать в чужие руки) казалась совершенно растерянной. Я ее никогда не бил, не наказывал, а тем не менее она пряталась от меня по углам, голодная, отказывалась взять у меня из рук мясо. Даже когда я подносил его к самому ее носу, она отворачивала голову. Как бы я был рад, если бы она оскалила зубы и попробовала на меня кинуться! А так мне пришлось ее несколько недель подряд брать к себе в комнату, кормить, что называется, «с ложечки», уговаривать, гладить, всячески ублажать, пока эта забитость не прошла бесследно.

Если я хочу с каким-нибудь животным найти общий язык, быть с ним, как говорится, «на ты», необходимо добиться того, чтобы оно принимало меня за особь своего вида. Точно так же как мы — вольно или невольно — считаем собаку, живущую в нашем доме, за члена своей семьи, так и волк постепенно должен привыкнуть принимать меня за своего родича, члена своей стаи. И он делает это точно так же, как всякая собака, которая защищает своих хозяев, бежит за ними вслед, радуется вместе с ними точно так, как делала бы это с собаками в своей своре. Важно тут только то, за кого меня принимает волк: за высшего по рангу волка или за подчиненного. Совершенно необходимо всегда соблюдать свое старшинство, иначе это заканчивается тем, что взятую в дом обезьяну или хищника объявляют злобным, капризным или неуправляемым и возвращают туда, откуда взяли, а то и усыпляют…

Надо помнить: в волчьей стае нет двух равноправных, дружески расположенных волков. Всегда один сильней другого, и тот, что слабей, должен ему подчиняться. Когда волк делает попытку на меня напасть — может быть, пока еще не всерьез, а только для пробы — и я ему не противодействую, испуганно отшатываюсь, то это послужит для него знаком, что он вправе претендовать на роль «вожака стаи», и он станет все чаще и жестче «ставить меня на место». Волк, который на воле у себя в стае или в вольере зоопарка был вожаком среди своих сородичей, непременно попробует и по отношению ко мне играть ту же роль. В таком случае непременно разразится борьба, настоящий поединок, где в ответ на укусы последуют удары, и так будет до тех пор, пока он не признает меня за «вожака». Выяснение отношений протекает обычно в довольно грубой форме, потому что среди волков не принято соблюдать каких-либо дипломатических правил, они не привыкли к особым тонкостям: законы у них волчьи, а шкуры дубленые. На нанесенные противником раны они не обращают почти никакого внимания.

Так, взятый мной в дом и еще ничему не обученный взрослый волк хотел во что бы то ни стало стащить у меня с тарелки бутерброд с колбасой. И невзирая на то, что я отвесил ему пару ощутимых затрещин, он не отказался от своей затеи. Не оказывая мне никакого сопротивления, а только потерев лапой ушибленное место на голове, он не смущаясь все-таки схватил со стола мой бутерброд и стал его жадно заглатывать, не обращая ни малейшего внимания на мою лупцовку…

Но зато уж после того, как роли распределены и узаконены — кто «босс», а кто «подчиненные», — обычно бывает достаточно лишь легкого шлепка, чтобы добиться послушания. С Чингисом я добился этого достаточно быстро, хотя надо сказать, что у него и с самого начала не было тенденции к «захвату власти». Теперь же у волка выработались уже вполне приятные формы обхождения: он охотно «служит», дает лапу, приносит «апорт», по команде садится. Хочу, чтобы он запомнил также команды «лежать» и «ко мне».

Какие же все-таки у Чингиса железные мускулы, должен вам сказать! Когда я надавливаю ему на спину, чтобы он лег, а он не хочет, то он словно деревенеет. Да еще и зубы скалит. Но я не отступаюсь и, продолжая давить ему на холку, начинаю его ласково уговаривать, но он все равно упирается, не желает ложиться, и все тут. Ноги свои я из предосторожности ставлю от него подальше. Наконец мне все-таки удается добиться своего: Чингис лег. В руках у меня кусок мяса, и я медленно отхожу на пару шагов в сторону. Волк тут же приподнимается. Я снова к нему, опять та же борьба, я назад, он снова вскочил, я опять к нему — и так десятки раз подряд! Когда он наконец на какой-то момент остается лежать, я тороплюсь скорей выкрикнуть «ко мне!». Он кидается ко мне и буквально чуть не вместе с рукой вырывает у меня мясо. И так днями, неделями подряд: утром — тридцать раз, вечером — тридцать раз. Я нарезаю подходящего размера куски про запас. А в промежутках мы повторяем с ним еще и другие «номера», чтобы не забыть. Постепенно его сопротивление становится все слабее. Теперь уже достаточно бывает погладить его по голове и тихо шепнуть: «Лежать». До пяти минут он в состоянии пролежать в напряженном ожидании желанной команды «ко мне!».

Но когда я собрался продемонстрировать знакомым его новые достижения и вместо привычной комнаты вывел его для этого в сад — ничего не получилось: у волка все словно бы стерлось из памяти! Понадобилось несколько дней на то, чтобы привыкнуть проделывать все то же самое, только на свежем воздухе.

Когда Чингису дают кости, то становится несколько не по себе, наблюдая, как крепкие лошадиные ребра с треском раскалываются и крошатся в зубах волка. Невольно я в такие минуты вспоминаю о своем собственном гораздо более хрупком скелете… После такого «костного» блюда Чингис часто стоит в странной, застывшей позе, воет и стонет. Иной раз все, что он проглотил, отрыгивается назад, в еще не переваренном виде, размельченное лишь на кусочки размером с кукурузные зерна; все отрыгнутое тут же съедается по второму разу.