Мы в дальней разлуке - [8]

— Ты, паря, уже определись: едешь ты или не едешь, с нами ты или сам по себе. А то «если бы, ба кабы»… тьфу! — старый грек смачно сплюнул на землю желтой, от жевания табака, слюной. — Ты с дворником говорил?

— Не-е-т. — протянул Коля.

— То-то! А ведь с этого надо было начинать. Дворницкая порода — особая. Они все про всех в своем квартале знают и немало секретов в себе хранят. Ежели, какой непорядок заметят — обязаны квартальному докладывать. На то он и дворник! Коли случилось что, а он молчит — не иначе мзду получил.

Последние слова грек произнес в пустоту: Николки уже и след простыл.

Ахметку он застал скалывающим лед с тротуара возле соседнего особнячка.

— Тебе чего? — спросил он хмуро.

А Николай, хоть и готовил вопросы, пока шел сюда, все забыл. Вылетело из головы, поэтому начал он как какая-то мямля:

— Мне бы… это… спросить хотел.

— Ну, так спрашивай, коли по делу пришел. А нет — так скатертью дорога, неча людей от дела отрывать.

— Что случилось той ночью, когда два трупа из соседнего особняка вынесли. Куда пропала девочка, что там жила? Почему не было официального расследования?

По мере того как Николай говорил, голос его обретал силу, а мысли четкость. Старый татарин, напротив, ссутулился, прятал глаза и, в конце концов, отвернулся и принялся с удвоенной энергией скалывать лед. Зло бросил через плечо:

— Не видал я ничего! А, ну, проваливай, пока я полицию не вызвал.

Николка подошел к старику, развернул его за плечо к себе и сильно встряхнул:

— Полиция совести твоей не поможет. Рассказывай!

Дворник неожиданно сломался, видимо устал столь тяжкую ношу носить в себе. Сбивчиво и торопясь, словно настал его последний час, принялся рассказывать о той трагедии, что до сих пор не давала спать по ночам. Закончил он жалобными всхлипами:

— Ох, Аллах не простит грех, что взял я на свою душу. Недолго мне осталось, пусть хоть ты, паря, узнаешь правду. Куда князь девицу дел, по правде, не ведаю, в вот барина и дружка мого энтот аспид заколол, немчура бородатая, точно. И душеньку мою, зореньку мою увел. Под чужим именем ласточка моя в чужих краях обретается.

По мере рассказа Николай ощутил, как пусто становиться в его душе. Будто что-то упорхнуло из его тела. Если Кронберг Наталке замену нашёл, то, значит, уверен — подлинная Наташа уже не появится.

— Бестолочь, недоумок, сопляк! Даже любимую девушку защитить не смог! — говорил он кому-то, кто сидел у него глубоко внутри, когда он, шатаясь как пьяный, шел обратно в шапито, ставшее для него вторым домом. «Надо же!» — клял он себя. — «Убийца Наталки был у него в руках, и он его отпустил!» В том, что Наталка убита, он ни капли не сомневался. Иначе, зачем этому титулованному убийце весь этот маскарад с подменой девиц? Слез не было, а была бешеная ненависть к кровавому маньяку Кронбергу и досада на себя, что не защитил, не уберег свою любовь. Пока он шёл от прежнего, весёлого и и немного наивного Николки оставалось всё меньше и меньше. Назад вернулся суровый, решительный и ожесточившийся человек.

Уже вечерело, теплый мартовский день не способствовал сиденью в тесных коморках придорожной гостиницы с заросшими пылью и паутиной оконными рамами, поэтому почти все члены труппы, повылазили на свежий воздух. Дрессировщик чистил в клетках со зверьем. Его супруга, тоже дрессировщик, кормила своих голубей. Атлеты разминались. Фокусник что-то ковырял возле забора, не иначе мастерил какое-то свое очередное приспособление. Клоуны выбивали свои парики. Гуттаперчевая девочка Лиза в тёмном трико просто прогуливалась по подворью постоялого двора, в котором они квартировали. Джембаз, сидя на крыльце, курил трубку, от удовольствия смежив веки, не забывая при этом зорко следить за подопечными. Все, бывшие в тот момент на подворье, циркачи как по команде обратили к Коле свои лица, на которых был написан немой вопрос. Но глядя на белое как у призрака лицо Николая, плотно сжатые губы и бешенный взгляд, никто не решился задать его. Лишь Джембаз, кряхтя, тяжело поднялся с крыльца и, когда юноша поравнялся с ним, положил руку ему на плечо:

— Ну, что ты решил, паря? С нами, или без нас?

— Едем! Я готов.

— А что девица?

— Её нет больше… Убита!

За спиной раздался громкий «Ах!» Лизаветы, тотчас закрывшей ладошкой рот. Грек тяжело вздохнул. А Николай, не в силах больше терпеть, опрометью метнулся в свой номер, рухнул на постель, зарылся головой в подушку и попытался заплакать. Ничего не вышло — подушка оставалась суха, лишь могучие плечи юного атлета сотрясала мелкая дрожь.

Прошло совсем немного времени, и Николай ощутил ласковое прикосновение. Кто-то нежно, совсем как мама в детстве, гладил его по волосам. Юноша перевернулся на спину и увидел милое, полное участия, лицо Лизы.

— Может, тебе чаю или кофея принести?

Он только замотал головой в ответ. Рука маленькой гимнасточки между тем продолжала гладить его непокорные вихры у висков. Внезапно она наклонилась и поцеловала парня сперва в лоб, потом — подумав — в губы. Хотела отстраниться, но сильная рука Николки обвила шею девушки, и его губы ответили на девичий поцелуй. Молодая ли сказалась кровь, али Николке требовалось любовное забытье, но любил он в ту ночь Лизаветту неистово.