Мы в дальней разлуке - [11]
— Плохо же ты меня знаешь, Николай, а то должен был уяснить — для меня любимчиков нет! Интересы дела для меня — прежде всего! Если человек полезен для труппы — он будет выступать! — Джембаз говорил так зло и возбужденно, что кончики его усов осуждающе и возмущенно топорщились в такт его словам. — В тебе сейчас говорит обида и ревность. Но тебе-то, Коля, как раз грех жаловаться. У меня на тебя большие планы! Я ведь хочу сделать из тебя универсала, настоящего циркового артиста. Ты уже выступаешь как атлет и борец, а на выходе акробатический номер и джигитовка. Будут и другие номера, дай срок. К тому же не забывай, что мы, подпольщики, связаны иным служеньем, и это — главное. А ты мелочные счеты затеял.
Парню стало стыдно, он не смог не признать правоту старшего товарища по партии, в которую он накануне вступил.
После гостеприимного Мариуполя с негостеприимным приемом, их кочевой табор свернул на восток. Далее их путь лежал в Новороссию и на Украину. Здесь дыхание войны стало ощущаться значительно сильнее. Все чаще и чаще им приходилось сходить с дороги, уступая место маршевым батальонам, а то и целым строевым частям, двигающимся в направлении фронта. Среди публики стало много раненых и выздоравливающих солдат. Их много в этот год заполнило южнорусские местечки. Угрюмые и ожесточенные, они мрачно спускали свое жалованье в местных шинках, ибо, несмотря на «сухой закон», богатый на самогоноварение местный край предоставлял большое количество бурячихи, горилки и всевозможных наливок. На цирковых представлениях фронтовые громко смеялись от любых, даже самого низкого пошиба, шуток и нередко отпускали скабрезные шуточки в адрес циркачек. На одного, особо приставучего к Лизе типа, Николай набросился с кулаками. Солдатик, получив зуботычину, неожиданно заскулил:
— Сладил, что, сладил? Бугай здоровый! Отъелись на харчах тыловые крысы. А ты пробовал в окопах с водой сидеть и жрать гнилой хлеб? А ты знаешь, как гибнут от германского снаряда твои товарищи, в то время как наши пушки молчат? Я, почитай, за год войны первый раз бабу увидел, ну малость допустил лишку. Так изглодался же! А через неделю опять в энтот ад проклятущий идтить. Все! Наотдыхался!
Ну, что с такого возьмешь? Рука сама отпустила ворот солдатской рубахи.
Ситуация на фронте и в самом деле складывалась аховая. Еще в начале мая немецкий генерал Макензен двинул свои войска на русские позиции в Галиции. Против двадцати двух русских батарей со ста пятью орудиями он сосредоточил чудовищную артиллерийскую мощь из ста тридцати четырех батарей, в которых было шестьсот тридцать четыре ствола, включая тяжелые гаубицы. Германец перешел в наступление, а немецкая артиллерия обрушила на русских лавину огня. И когда русский солдат погибал под немецким снарядом, русские пушки из-за снарядного голода в большинстве своем молчали, или отвечали редкими выстрелами. Солдаты были злы на офицеров и генералов, те вспоминали недобрым словом главнокомандование, правительство и Думу, думцы подозревали Царя. И все едва ли не в открытую говорили о предательстве. Этим не замедлили воспользоваться революционные и либеральные пропагандисты. Из частного случая нехватки боеприпасов делался общий вывод о гнилости самодержавия, неспособности правительства управлять страной. Слова падали на благодатную почву. Каждый солдат, мещанин, или селянин, посетив цирк Джембаза, находил в своем кармане смятую прокламацию. Все чаще и чаще большевики, с которыми встречался Николай, поговаривали, что пора переносить агитацию на фронт, в действующую армию, в солдатскую массу.
Для восстановления утраченного престижа власти не нашли ничего лучшего как найти крайнего. «Козлы отпущения» не заставили себя ждать. Ими стали осуждённый за шпионаж бедолажный полковник Мясоедов[9] и несостоявшийся «военный гений» великий князь Николай Николаевич. Арестовывали Мясоедова два генерала Генерального штаба — Бонч-Бруевич и Лукирский, помешенные на шпиономании и германофобии. Впрочем, оба давно были активными деятелями тайного общества Братства Звезды, целенаправленно работающие на разрушение Российской империи и пытающиеся наладить активные контакты высших офицеров Генштаба с левым, радикальным крылом социал-демократов. На должность Главковерха император Всероссийский не нашел ничего лучше, как назначить себя, любимого. Видимо лавры «военного гения» не давали спать спокойно и ему. Случилось это впервые после Петра Великого. До этого самодержцы предпочитали доверять ведение войн профессионалам и надеялись на умение и мастерство своих воевод. По поводу этого назначения, впрочем, среди россиян ходили разные мнения. Наиболее верноподданнические и наиболее недальновидные слои потирали от удовольствия руки:
