Мы, утонувшие - [13]

На следующий день, в субботу Пасхальной недели, мы осмотрели помещение, прикинули, как лучше разместиться, разыскали одних друзей и узнали о гибели других. Среди нас были моряки и с «Гефиона», и с «Кристиана Восьмого». В церкви имелось несколько отдельных помещений со стульями и со шторами на окнах. Их тут же заняли, и обладание такой комнаткой считалось привилегией. Мы, марстальцы, расположились в комнатке у хоров. Прочие тоже держались кучно: там — жители Эрёскёбинга, там — парни с Лолика, тут — с Фюна, Лангеланна… По церкви, устланной соломой, можно было, как по карте, изучать географию.

Мы понятия не имели о дисциплине. Слишком мало пробыли на флоте, чтобы научиться уважать какой-то порядок, кроме того, что царил в наших головах. Палуба сгорела у нас под ногами, нас оторвали от офицеров. Мы подчинялись лишь одному приказу: тому, что посылал желудок. Утром, когда дверь церкви открылась для раздачи хлеба, мы устроили настоящий штурм, потому что каждый думал только о том, какой он голодный. Кончилось тем, что конвойные швырнули хлеб в толпу, и мы стали драться за него, как дикие звери.

У Эйнара хлеб вырвали прямо из рук. Малыша Клаусена пнули в голень. Один Лаурис стоял в сторонке, словно не чувствовал ни голода, ни жажды. Это было постыдное мгновение: порядок, который мы усвоили во флоте, исчез. Мы создавали новый, при котором лучшим средством выживания был мордобой.

В следующий раз к раздаче еды подошли как к военному маневру. Немецкие офицеры, майор и сержант, рычали команды. С собой они привели боцманов с «Гефиона» и «Кристиана Восьмого», нас поделили на команды по восемь человек, как на кораблях, дабы кормежка прошла без осложнений. Выдали но ложке и жестяной миске и выстроили перед алтарем. Наверное, это было своего рода причастием, — во всяком случае, нужна была недюжинная фантазия, чтобы принять то, что лежало в мисках, за еду. А лежала в них мучная кашица с черносливом, которую никто из нас и в рот бы не взял, кабы не крайняя нужда. После мы улеглись спать на соломе. Нами все еще владела апатия, пришедшая на другой день после поражения.

Ближе к вечеру дверь открылась, и в церковь вошла толпа офицеров и какие-то хорошо одетые люди, наверное видные граждане Рендсбурга. С ними был тот прусский солдат, что весь последний этап нашего марша с подозрением косился на Лауриса. Озираясь, он прошелся по церкви, господа же ожидали у двери. Наконец он заметил того, кого искал, — Лауриса. Солдат велел ему подняться и подвел его к той компании, что ждала у входа. Господа завели с Лаурисом беседу. Они явно его о чем-то расспрашивали, и через некоторое время повторилась та же история, что с офицерами, которые распрощались с ним по дороге в Рендсбург. Они насовали ему денег и попрощались с величайшей вежливостью. А один горожанин даже церемонно приподнял шляпу.

Вознесшийся горе, Лаурис стал знаменитостью.

Слухи о его приключении распространились и среди пленных в церкви. Нашлось еще двое видевших, как он взлетел в воздух, когда взорвался «Кристиан Восьмой», а затем чудесным образом вновь появился на горящей палубе, после того как огненный столб исчез. Они-то думали, им все это пригрезилось, решили, что видение возникло в горячке битвы, от страха померещилось, вот и молчали. Но теперь стали свидетельствовать перед нами, и вскоре вокруг Лауриса собралась толпа.

Мы хотели знать, почему у него не опалены одежда и волосы.

— Сапоги мне опалило, — произнес он, вытягивая ногу, чтобы дать нам полюбоваться на сапог.

— А ноги? — не сдавались мы.

— Они воняют, — ответил Лаурис.

Эйнар не мог глаз от него оторвать. Он смотрел на Лауриса как на чужого, и тот действительно стал для него чужаком. Обращался Эйнар с Лаурисом напряженно-почтительно и вблизи от него переставал быть старым добрым Эйнаром.

Малыш Клаусен признал истинность происшедшего, или, вернее, теперь, когда Лаурис стоял перед ним живой, он признал, что другие верят в Лаурисово вознесение. Сам же он с самого начала отнесся ко всей этой истории скептически. Он примкнул к верующим, но как-то больше за компанию, как участвуют в общей шутке. Лаурис в его глазах всегда был большим шутником. Сначала заставил весь остров поверить, что на них напали немцы. Теперь заставил немцев поверить, будто вознесся на небо и вернулся на землю. Малыш Клаусен едва сдерживал восхищение. Ну и чертяка этот Лаурис!

Пока Лаурис рассказывал свою историю, церковь наполнилась женщинами с корзинами — торговками, которым было разрешено каждый день продавать в церкви кофе, пироги, серый хлеб с тмином, яйца, масло, сыр, селедку и писчую бумагу. У ребят с «Гефиона» денежки водились. Большинство спасло вещмешки и деньги, а вдобавок, прежде чем сбросить ящик с корабельной казной в море, чтобы та не досталась врагу, наши офицеры выдали каждому члену команды по паре монет.

Нам, марстальцам, свезло. Все мы служили на «Гефионе», кроме Лауриса, которому осталась лишь та одежда, что была на нем, когда взорвался «Кристиан Восьмой», — да еще слава. Но вот слава-то как раз оказалась довольно прибыльной. Карманы его были полны немецких марок, которые насовали туда любопытные. Увидев, что мы отоварились, он тоже купил еды и поделил ее между членами команды «Кристиана Восьмого». Те с благодарностью приняли дары, и слава его еще больше возросла.