«Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке] - [38]

Новелла первая

"Все счастливые семьи похожи друг на друга…" — утверждает классик. Я решительно не согласен с ним. И в России, и в эмиграции я встречал немало счастливых семей, которые были решительно несхожи между собой. В одном доме счастье базировалось на восторгах мужа перед телесными прелестями жены. Другая пара благоденствует благодаря любви к своим многочисленным детям. Российская дворянка обрела счастье в браке с американским негром, принявшим православие. Есть вокруг меня немало и других вариантов. Расскажу об одном из них.

Благополучие этой пары, отметившей уже три десятка лет супружества, базируется……Впрочем, не стану забегать вперёд.

Любочка очень детально и искренне изложила мне механизм своего семейного счастья. Она из простых. Родилась в маленьком украинском городке. После школы закончила техникум. Добросовестно много лет работала на заводе. Встретила ЕГО, когда ей было уже 27 лет. Скромная миловидная Любочка привлекала внимание многих парней на своём заводе, но пролетариат её как-то не прельщал. Любина мама — библиотекарша — много читала и к тому же приучила свою дочь. Книги в доме не переводились, разговоры на литературные темы — тоже. И вдруг на жизненном пути начитанной девушки оказался настоящий интеллигент. Журналист. Да ещё стихи пишет. И внешне симпатичный. Почти ровесник. Влюбилась по уши.

Надо сказать, что в прошлом один мужчина в любиной жизни уже был. Вышла за него замуж в 22 года и даже дочь родила, но он умер через несколько месяцев после свадьбы. Отравился чем-то на своём заводе. И вот, теперь новый избранник. Эммануил со своей пишущей машинкой и многочисленными рукописями въехал в однокомнатную квартиру, где Люба жила с матерью и маленькой дочкой. Обстановка для молодой пары сложилась — хуже некуда. Теснота, уединиться негде. И бедность. Несколько лет мечтали купить для Эммануила диктофон, но денег собрать не удавалось. А пока суть да дело роль звукозаписывающего инструмента в семье играла молодая жена. Муж диктовал ей свои рассказы и статьи, потом перепечатывал записанное ею. "Мне нравилось всё, что он сочинял, — вспоминает Люба. — Но более всего прельщали меня его интеллект, образованность (филологический факультет университета закончил!). А, главное, пленяло слово "писатель", которое он постоянно вставлял в разговор, как только начинал говорить о себе."

В дом свой писатель ничего почти не вносил (где-то работал, изредка печатался в газетах). Но, по словам Любочки, его творчество, интеллектуализм были для неё важнее денег. "Я с детских лет привыкла надеяться только на себя, — говорит она.

— Семейные расходы планировала, исходя из своей зарплаты." Нет, Эммануил не был грубым мужиком-потребителем, каких на Руси сколько хочешь. Но он считал, что рано или поздно преодолеет нежелание редакторов печатать его, издаст свои романы и сборники стихов и тогда, добившись признания, сможет осыпать свою семью всеми возможными благами. "А пока, — говорит Люба, — он видел себя несправедливо уязвленным, и я всячески сочувствовала ему." Так и прожили они вместе почти четверть века.

Главное испытание ждало семью, когда семь лет назад супруги попали в Америку. Они оказались тут не в качестве беженцев. Просто знакомый профессор пригласил Эммануила в свой университет прочитать какие-то лекции. С лекциями ничего не получилось, надо было возвращаться обратно, непризнанный на родине писатель решил, что наилучшим образом он может состояться именно здесь, в Америке. Ведь здесь нет ни цензуры, ни редакционных запретов советского толка.

— Эммануил посоветовался с вами?

— Да, но я ему сказала, что остаться не смогу. Это значило бы для меня бросить дочь, двух внуков и маму. Да и у него остаются на родине старики — отец и мама. Я считала: так обращаться со своими близкими нельзя.

— И что же он?

— Эммануил действовал в соответствии с еврейской пословицей: "Спроси у жены совета и действуй наоборот".

Ситуация в семье возникла критическая. Муж вцепился в свою идею: во что бы то ни стало пробиться в настоящие писатели, увидеть свои стихи и прозу опубликованными. Всё остальное отодвинулось для него на задний план. "Он несколько раз кричал мне: "Не хочешь оставаться, катись обратно в свою Денисовку!" Денисовка — городок, где я родилась и провела своё детство. Думаю, что, поднимая крик, он всё-таки сознавал: ни в какую Денисовку я от него не поеду, одного его не оставлю, — говорит Люба. — Когда мы уезжали из Советского Союза, о том же его просила его мама. Она, как и я, хорошо знала: в бытовом отношении её сын — человек неприспособленный. Поразмыслив над всем этим, я уступила мужу, уступила сознательно. Поняла: если разъедемся, плохо будет обоим".

По своей привычке решать финансовые проблемы самой Люба быстро сыскала семью, где была нужда в уходе за пожилой больной женщиной. Женщина лежала в Ньюйоркском госпитале, так что Любе и Эммануилу пришлось перебраться в этот город. Эммануила такой переезд вполне устраивал, где же ещё и состояться писателю, как не в "столице мира".

Любе встреча с Нью-Йорком принесла, наоборот, серьёзные переживания. Её первая хозяйка, еврейка с неважным характером, лежала в госпитале. Говорила она только на идиш, но была убеждена, что говорит по-английски и все должны её понимать. На этой почве в палате то и дело вспыхивали скандалы. Любе предстояло в своём лице совместить и няню и переводчицу. "Идиш я немного знала, — вспоминает она, — а по-английски ни бум-бум. Кое-как со словарём в руках, пыталась объяснять медсестрам и санитаркам капризы своей хозяйки и как-то смягчать наэлектризованную атмосферу." Так, буквально со слезами на глазах, провела она первые свои четыре недели американской службы.