Мы строим дом - [26]

-- Феликс, прекрати! -- Лиля обхватывает его шею и пытается быть строгой: -- Поскользнешься...

Феликс обносит жену вокруг дома и ставит на сухое место.

-- Поняла, чем мы тут занимались! -- задорно смотрит Феликс. И вытирает губы ладонью.

-- Колоссально! -- Лиля роется в сумочке и отворачивается к калитке. -Настоящая вилла!..

Мы все немного завидуем отношениям Феликса и Лили. Они работают в одной лаборатории, вместе написали книгу, у них гостеприимный дом и много друзей. Лиля, похоже, давно смирилась с неожиданным характером мужа, принимает его таким, как он есть, многое прощает и, наверное, владеет неведомым нам ключиком к сердцу Феликса.

И тем большей неожиданностью будет то, что произойдету них через два года.

Надежда продолжает виться около Сани и сыпать вопросами о будущем устройстве дачи. Саня обнимает ее за шею и смотрит с улыбкой:

-- Надежа, знаешь, как у нас на стройке говорят? У нас говорят: неоконченную работу дураку не показывают. -- Он чмокает ее в висок. -- Давай обед организовывай. Потом все увидите.

...Эта присказка потом чуть не выйдет нашему зятю боком.

Когда Молодцов станет главным инженером крупного строительного треста и к нему на объект приедет большой областной начальник с лунообразным лицом, Саня скажет про неоконченную работу и дурака после надменного выговора по мелочам. Он спокойно выслушает все дилетантские упреки, улыбнется и скажет. Но попросит не относить на свой счет, просто у строителей так принято говорить. Управляющий трестом после отъезда гостей тяжело опустился в кресло: "Ты представляешь, с кем ты пошутил? Ведь нас с тобой уволят..."

-- Если действительно дурак, то уволит, -- нахмурится Молодцов и добавит, что не боится вновь пойти прорабом, мастером, а то и плотником, тюкать топором. -- Мне интересно дело делать, а не прогибаться перед начальством. Доверили, так не мешайте строить...

Молодцова не уволят. Хотя некоторые будут копать под него, представляя Саню чуть ли не мятежником, идущим против генерального курса. Саня в тот период скажет, бодрясь: "Жизнь, как у графина, -- каждый норовит взять за горло". А через несколько лет Молодцова пригласят работать туда, откуда, как говорится, лучше видно. Не за присказку, я думаю, возьмут, а вообще...

Мне нравится его имя -- Александр. Я хотел назвать им моего первенца. Но сестры сказали, что нельзя -- ведь так уже звали еще одного моего умершего брата.

Над моим столом висит круглая застекленная фотография, оклеенная черной материей. Мой брат Александр, родившийся в сорок третьем году в Ленинграде.

Рамку делала мать.

Стриженный наголо и оттого лобастый и головастый, он сидит в белой рубашке с темным бантом на груди и с интересом, чуть приоткрыв в улыбке от, смотрит куда-то мимо меня. Нашим взглядам никак не встретиться.

Ему четыре года.

-- Папа, -- спросил меня однажды сын, -- это ты маленький?

-- Нет, это мой старший брат Александр, -- объясняю я. -- Сашенька. Он умер маленьким. Сорвал на полянке траву и съел, а она была ядовитая. Белладонна называется...

-- Нет, все-таки Сашенька твой младший брат, -- после раздумья говорит сын. -- Вон он какой маленький, а ты вон какой большой...

-- Старший, -- говорю я. -- Он родился во время войны, а я -- после.

-- Во время войны? А он в фашистов стрелял?

-- Нет, они в него стреляли. Снарядами из пушек.

Мой младший старший брат Александр.

Свидетельство о рождении -- фотография -- свидетельство о смерти.

Мать по моей просьбе часто рассказывала о блокаде. И вольно или невольно ей вспоминались самые тяжелые времена: зима сорок первого -- сорок второго. Замерзший водопровод. "Буржуйка". Саночки. Синюшная Надька в холодных подушках. Обстрелы. Все 900 дней блокады представлялись мне одной студеной ночью со стуком метронома и зыбкими тенями людей.

И когда уже не стало отца и матери и до меня дошло, что Саша родился в конце сорок третьего не где-нибудь в Ташкенте, а в Ленинграде, мне в голову полезли тяжелые мысли. Я носил эти мысли в себе, пока не решился на разговор с Феликсом.

Феликс назвал меня болваном и вытянул со стеллажа книгу А. Бурова "Блокада день за днем". "На, прочитай! -- чуть снисходительно сказал он. -Истории своего города не знаешь, а считаешь себя ленинградцем. В январе сорок третьего блокаду прорвали, а в феврале уже эшелоны со всей страны шли. Плюс "Дорога жизни" второй год уже действовала. Бол-л-лван!..-- Он закурил и посмотрел на меня жестко: -- В блокаду за воровство продуктов расстрел полагался. На месте..."

Я прочитал книгу и у меня отлегло.

И я мысленно опустился перед матерью на колени...

В моей шкатулке хранится свидетельство о рождении Александра, выданное бюро ЗАГС Смольнинского района Ленинграда. Дата выдачи -- 2 ноября 1943 года. До полного снятия блокады -- считанные недели.

Мать родила Сашу семимесячным, получив извещение о гибели старшего сына -- Льва.

Я дорожу этой старой, темного полированного дерева шкатулкой. Там хранятся трудовые книжки отца и матери, дневник деда-химика, свидетельства о рождении и смерти, письма, письма, снова письма и в уголочке -- медали отца и матери "За оборону Ленинграда", отчеканенные в блокадном городе.