Мы — советские люди - [8]

— Гвардии красноармеец Михаил Синицкий. Разрешите обратиться, товарищ генерал-полковник.

Командующий был доволен результатом только что окончившихся переговоров со своими командармами. Он сразу узнал мальчика и, удивлённо глянув на него, весело ответил:

— Ну, обращайтесь. Прежде всего доложите: откуда вы здесь взялись? Как сюда попали?

Маленький солдат только свистнул по-мальчишечьи и махнул рукой, показывая этим, что для него попасть в штаб фронта да прямо под ноги командующему — дело не слишком трудное. Генерал расхохотался и приказал бойцу Синицкому следовать за ним. В избе генерала между ними произошёл разговор, который я воспроизвожу с возможной точностью с собственных слов командующего:

— Почему до сих пор не в училище?

— Разрешите доложить, товарищ генерал-полковник, хочу воевать.

— Вот выучишься, станешь офицером и пойдёшь воевать.

— Да-а… тогда и война-то кончится, без меня фашиста побьют, товарищ генерал-полковник.

Командующий помолчал. На его суровом и неулыбчивом солдатском лице появилось какое-то совершенно не свойственное ему растроганное выражение, а стальные серые глаза, взгляд которых заставлял трепетать иной раз и генералов, сузились и залучились тёплым смешком:

— Стало быть, обратно в полк?

— Так точно. А после войны учиться, я молодой, мои годы ещё не вышли, товарищ генерал-полковник, а то, пока они по нашей земле ползают, мне и учёба в голову не пойдёт. — И, позабывшись, превращаясь из солдата в мальчугана, он добавил. — Вы-то их не знаете, откуда вам их знать, а я-то их нагляделся досыта.

Генерал широко улыбнулся, что тоже случалось с ним редко.

— Ну, будь по-твоему. Воюй, — сказал он, подумал, отстегнул с руки часы и протянул их мальчику. — А это тебе от меня на память… чудо-богатырь. Давай руку, сам пристегну, чтоб не потерялись.

И, оглянувшись на дверь, он вдруг обнял круглую стриженую голову мальчугана и поцеловал его в лоб, как отец, благословляющий сына на подвиг.

— Ну, ступай, воюй, — повторил он и отвернулся к карте, с несколько преувеличенной старательностью рассматривая на ней какой-то пункт.

И гвардии красноармеец Михаил Синицкий вернулся в родной полк и опять стал воевать.

Горсть земли

Голос командира полка, обычно такой твёрдый и раскатистый, звучал из телефона возбуждённо и незнакомо:

— Доложите обстановку. Скорее! Ну!

Не опуская трубки, лейтенант Моисеенко высунулся из блиндажа и огляделся.

Отсюда, с холма, высоко вознесённого над болотистой низиной, открывалась на все четыре стороны широкая панорама. Солнце ещё не поднялось из-за низкорослого корявого березнячка, видневшегося поодаль, но первые оранжевые лучи острыми иглами пробивались сквозь листву и, мягко золотя восточный склон высотки, сверкали россыпью розовых искр в седой росистой траве. А в низине ещё лежал сизый сумрак, тихо курился прохладный клочковатый туман, над которым уже звенели утренние жаворонки. И только очень внимательный глаз мог различить в этом мирном, пустынном, спокойном пейзаже какое-то неясное движение.

Но недаром Моисеенко начинал войну артиллерийским наблюдателем. Его привычный острый глаз рассмотрел всё, что было нужно.

— С запада на дороге… — вы следите по пятисоттысячной карте? — ну там, где мост через ручей, — гужевой обоз. Подвод сорок. Конец обоза в тумане не просматривается. На северном отрезке дороги колонна автомашин с брезентовыми верхами. Что? Полагаю, боеприпасы, людей у машин не видно. У опушки леса пехота до роты, три орудия наведены в нашу сторону… Да, полагаю, скоро нас атакуют…

В трубке зашуршал хрипловатый вздох.

— Трудно, лейтенант. Слушайте боевой приказ. Держаться до вечера. Понятно? Не пропускать по дороге ни одной подводы, ни одной машины. Понятно? До последнего держаться. Слышите? До темноты продержитесь — выручу… Ну, Моисеенко, — голос командира полка дрогнул, — смотри, на тебя надежда, главное — вцепись к дороги, схвати их за горло, чтобы…

Послышался противный нарастающий звук, такой, что, как холод, пронизывает человека до самых костей. Мина разорвалась где-то рядом. Земля дрогнула. Сухой песок с шелестом потёк между брёвнами блиндажа. Трубка вдруг смолкла на полуслове, и лейтенант понял, что совершилось то, чего он особенно опасался. Незаметная в траве нитка провода — последнее, что связывало находившуюся на высоте горстку его людей с отступившим вчера полком, — была прервана.

Моисеенко покосился на бойцов, издали прислушивавшихся к разговору, и вдруг, вытянувшись, отрапортовал в онемевшую трубку:

— Товарищ командир полка, боевой приказ принят. Пока хоть один из нас жив, заяц — и тот по этим дорогам к фронту не проскочит.

Он бережно положил на ящик теперь уже бесполезную трубку и испытующе посмотрел на бойцов. Их было девятнадцать — всё, что осталось от взвода после вчерашнего боя у этой высоты. Пятеро были ранены. Большинство из бойцов он хорошо знал. Эти люди проделали с ним весь путь отступления от Латвии до города Калинина, затем обратный путь от Калинина до этих болотистых мест под Ржевом, где линия фронта зимой остановилась и война приняла окопный характер. Они стояли сосредоточенные, молчаливые и спокойные. Офицеру показалось, что крайний — немолодой, высокий, щеголеватый пулемётчик Фадеев — слегка усмехается, дымя папироской в прокуренную ладонь. Лейтенанту стало вдруг стыдно за свою хитрость. Это были воины, и с ними надо было говорить напрямик.