Мы с Санькой — артиллеристы... - [23]

А Саньку не узнать. Сначала, правда, и он растерялся, то бледнел, то краснел, затем взял себя в руки, очнулся, стоит, словно штык, напускает на себя суровости. Как же — шишка на ровном месте. Боюсь, что сейчас к нему на козе не подъедешь.

Приказ закончился словами «генерал-майор Степанов». Подполковник их прочитал, особо выделив голосом, словно печать поставил, чтобы до всех дошло, что это нам не шуточки.

А в глазах у Саньки суровости всё больше и больше. Её прибавляется по мере того, как подполковник, прочитав приказ, рассказывает, что значит младшие командиры и как мы их должны слушаться. А слушаться мы их должны больше родного отца, ведь в армии приказ начальника — закон для подчинённого. А это значит: как Санька что вякнет, то — для меня и закон, и уже не смей огрызаться, не смей слово поперёк сказать. Легко это мне будет, если мы иной раз в спорах доходим и до рук? Редко, правда, но было. А там кто его знает: может, он ко мне уже так и не будет цепляться, по-земляцки?

Тут комбат словно угадал мои мысли и давай учить новоиспечённое начальство, каким оно должно быть требовательным и строгим. Теперь для них, для командиров, не должно быть ни свата, ни брата, ни друга-товарища — все перед ними должны быть равны. За панибратство их тоже по голове не погладят. Этим они будут подрывать дисциплину — самое святое в армии. А чтобы её не взрывать, для этого нужно сохранять субординацию. Я до сих пор и слова такого не слышал замысловатого. Оказывается, по мнению подполковника, в жизни вообще, а в армии особенно существует такая служебная лестница, что кто на ней выше сидит, тот имеет больше права приказывать, а кто ниже, тот обязан больше слушать. Не слушается никого только на самом верху, а слушается всех на свете — на самом низу. В нашем училище на самом верху генерал, а на самом низу такие, как я. А Санька, выходит, уже мне на голову сел. Вот эта воображаемая лестница и есть субординация. Но бабушкиными словами можно было бы сказать проще: гусь свинье — не товарищ.

Словом, огорошил нас подполковник этой субординацией. Это же если на неё молиться, то я потеряю верного товарища, с которым жил душа в душу всю жизнь. А Саньку мне вообще жалко, ведь ему же нельзя иметь ни свата ни брата, хоть живи сиротой, как горькая рябина в чистом поле.

Когда строй распустили, началось великое священнодействие — пришивание лычек. Пришить лычку на погон — это тебе не заплатку на колено посадить, не пуговицу к воротнику рубашки пришпандорить. Там главное, чтобы прочно было, чтобы и собака зубами не оторвала. Короче — дело буднее, обычное, привычное. А лычка — военный знак отличия командира от рядового. Её дают не каждому и не каждый день. Скажите, вы много в своей жизни носили лычек? Вот же и оно! Это только так кажется, что там и работы той два раза иглой уколоть. Может, оно и два, но как?! Санька, почти что без пяти минут портной, который на материнской швейной машине мне даже кепку перелицевал, и тот три раза свои лычки пришивал и снова отпаривал. А о тех, кто иголки в руках не держал, и говорить не стоит.

А лычки той — хвостик жёлтой шелковистой ленты. Но и с ней Санька провозился с полчаса. Так это же ещё и я советы давал, как лучше делать. Однако наши с ним взгляды сейчас не сходятся: мне кажется, что нужно ближе к пуговице, а ему — что ближе к эмблеме — двум скрещённым пушкам; мне кажется, что ровно, а ему — что кривовато.

— Отстань! — гаркнул вдруг Санька на меня чужим голосом. — Без советчиков обойдёмся.

Нет, вы видели? На глазах мой друг превращается в ефрейтора. Хотел я послать его с лычками вместе туда, где Макар телят не пас, да спохватился, вспомнил про субординацию. Я надулся и думаю, как мне с ним дальше жить, А он на меня — ноль внимания, накинул на себя гимнастёрку и вертит головой, разглядывая свои плечи со знаками отличия. Так можно глаза покривить и позвонки на шее вывихнуть. Таких досмотров ему показалось мало — побежал в коридор, где висело большое зеркало. А там их с лычками целый рой, чуть друг друга не отпихивают, будто женихи свататься собираются. Нам, рядовым, аж смешно на них смотреть.

Покрутившись перед зеркалом, Санька вернулся к своей кровати, снова разделся и уже в который раз начал перешивать заново, добиваться, чтобы лычка была, словно приклеена. Вот наделали парню хлопот с этим званием!

Зато когда батарею снова выстроили, он не притулился уже на левом фланге среди самых недорослых, а вопреки ранжиру стал во главе своего отделения, хотя был всего по плечо правофланговому. Вот какое сейчас он имеет право, его и ранжир не касается.

А вечером, когда офицеры, кроме дежурного, отслужив день, пошли домой, вся батарея и я лично почувствовали на себе, что лычки — это не только право стоять на командирском месте, это ещё и твёрдая власть. Вечернюю поверку проводил Юрка уже в старшинских погонах. У всех у нас они тоже не полностью чёрные, как у артиллерийских солдат, а обшитые по кромке жёлтым, под золото, на Юркиных же вообще чёрного почти не видно. У него лычек — вдоль и поперёк, погоны, словно офицерские, одно только — звёзд не хватает.