Мы проиграли - [16]

Сегодня четвертый день тепла, и мы уже справили первое летнее мероприятие. Выехали на машинах в Пальники. Играли с бадминтон, Денис закинул волан кому-то на дачу, пришлось бросить игру. Зажарили шашлык из свинины в майонезе, выпили по стопочке черного Рижского бальзама, по стаканчику «Изабеллы», ели салат из капусты, салат с ветчиной и сыром, опять жарили шашлык, смеялись, глядели на воду, тыкали друг друга шампурами. Я весь перемазался в шашлыке.

Смотрели на Чусовую. Вода холодная, но от нее уже не веет ледяным запахом, как от весенней реки. Вдоль берега – куски бревен, полуутопленные, скользкие, летает мошка, комаров почти нет. Горбатый мост через Чусовую, лодочная станция на том берегу и залив – там вода раньше всего становится теплой. Помню, как несколько лет назад, году в 2002-м, вышел с той станции на какой-то тонкой жестяной лодке, прошел против течения немного, подальше от крутого берега, в отвесной стене которого птицы роют себе гнезда. Лег на дно, засунул плеер в уши, покачивался и смотрел в небо. Вероятно, так можно себе представить редкую манию – боязнь упасть в небо.

Отсюда рукой подать до Красной Слудки, а дальше за ней деревня, название которой меня в свое время потрясло до глубины души – Конец Гор.

Когда мне хорошо или когда мне грустно, а под рукой есть фотоаппарат, я бесконечно щелкаю самолеты в небе; самолетики – маленькие точки в бесконечной синеве. Сегодня самолетов над Чусовой не было. Я весь вечер ловил в объектив птиц – и мне на доли секунды удавалось приклеить их к небу то с опущенными, то с поднятыми крылами, то в развороте, то на спуске или подъеме. А когда не удавалось, птицы повисали в небе бессмысленным импрессионистским мазком; и лишь я, наверное, разберу, где у них клюв, а где хвост. Наконец, под самый конец, когда холод пошел по ногам, покрывая их гусиной кожей, я увидел в небе маленький самолет и поймал его.

А потом мы, надышавшиеся свежим воздухом, опьяненные им, в неге от песка, реки, шашлыка, друг друга, уселись в машины, и я вспомнил это ощущение. Когда гранулированный запах свежего воздуха резко сменяется аморфной пеленой пыльного салона автомобиля. Так было в детстве, когда дед на своей «копейке» возил нас, меня с кузеном и кузиной, на Барановский пруд.

Сейчас от вечера остались лишь эти слова да, пожалуй, еще песок в кроссовках.

50.

Порой я только и думаю о них – людях, ждущих на простуженной остановке ледяной «Икарус», покрытый хрупкой корочкой инея, стучащих ногой по ноге, чтобы согреться, сжимающих в окоченелых руках сигареты, от которых ни толики тепла, вглядывающихся в дрожащую даль. Когда автобус подъезжает, они сбиваются в кучу, словно желая согреться, но на самом деле – торопятся попасть внутрь, где к деревянным от холода сиденьям примерзли бабки в коричневых плащах и серых шерстяных платках. Дети прикладывают кулачки к окнам, прожигая кристаллизовавшиеся стекла своим неугасаемым теплом, из их отпечатков получаются следы детских ножек; чудовищное зрелище – следы малышей, оставленные на обледенелом стекле. Рты исторгают клубы пара, тот сразу исчезает в воздухе; поручни холодны, как Антарктида, а водитель в тулупе, отгородившийся от всех, нещадно греет свою кабину домашним обогревателем, улыбается золотозубо, дымит «Золотой Явой» и слушает Алену Апину.

«Икарус» едет издалека в далеко, скользит по дороге, зажатой с двух сторон высокими стенами сугробов. Когда на Урале мороз – вода замерзает прямо в воздухе, и над землей стелется поблескивающий туман; все возникает точно из ниоткуда и в никуда канет. Божьи погремушки; отец говорил – береги тепло, дыши носом, не простудишься. Мне было холодно дышать носом, но я научился.

51.

Вчера, уже на грани между явью и сном, привиделось, как мы едем с Черепановым, а с нами те две птахи, которых мы вчера подвозили, едем по шоссе, вокруг – желтоватая мексиканская пустыня; Черепанов жует хот-дог, с которого капает кетчуп на его цветастую рубаху, а потом неожиданно поворачивается к девахам, тычет в них хот-догом будто пистолетом и приговаривает: «Сейчас мы вас будем пялить», но ясно сразу, что он шутит. Я, улыбаясь, как Джим Керри, отворачиваюсь от дороги и, обращаясь к птахам, объясняю: «Он шутит».

52.

«Вы с самолета видите бегущую под вами бирюзу воды, потом холмы, потом все переходит в рельефный план – необъятный, могучий с высоты километров. Сердце в такт повышению скорости усиливает темп ударов, какой-то комок жути и восторга подкатывает к горлу. Солнце над вами, и под вами в расплавленном бесконечном пространстве блеск моря. Воздух прозрачен и плотен, как стекло. Вы живете». Александр Дейнека.

Я сейчас читаю «Жизнь, искусство, время» Дейнеки – написано чудесно, что особенно приятно, потому что я очень люблю Дейнеку, это один из моих любимых художников. «Будущие летчики» доводят меня до приятной дрожи во всем теле, равно как и все его картины, связанные с авиацией (самолеты – личный пунктик). «В обеденный перерыв в Донбассе» (юноши, выбегающие из воды) вызывают какое-то животное, стадное восхищение, будоражат спящую биологическую идентичность. Схожим образом действуют полотна, связанные со спортом, молодостью, обнаженным телом.