Мы — плотники незримого собора - [8]

Они думали, что владеют Ксотоном. Они воображали, будто Ксотон навеки будет принадлежать им. Они насочиняли о нем множество словес, печатных и изустных, сложили о нем баллады, поднимали за него хмельные кубки, грезили о нем в сновидениях.

Мы не стали мешать первому и второму поколению умирать своей смертью от присущих им болезней, культурных конфликтов и социального упадка. Мы позволили им широко раскинуть свои сети воздушных и стальных путей, они пустили по рекам суда. Они подняли в небо самолеты. Они запустили в недра земли «кротов». Они хоронили в земле своих усопших. А мы тем временем следили, дожидаясь подходящего момента.

Мы ждали.

Мы знали, чего они стоят. Безмозглые мошки, движимые электрическими сигналами животной жизни, не знающей космического движения, которые передвигались бесцельно, беспричинно и беспорядочно, творили хаос своими губастыми ртами, возвещая о своей несусветной дикости. Мы знали, что они – последние ошметки человечества, которые мечутся из одной Вселенной в другую, лихорадочно цепляясь за жизнь.

Мы были очень терпеливы.

И вот теперь, когда они уютно устроились, поселившись в металлических домах и разъезжая в металлических карах, пришло время действовать…

Самые любознательные из них, возможно, о чем-то догадывались по одному лишь взгляду на колыхание ветвей дерева, на соленые языки волн, лижущие бесшумные берега моря, или по ласковому дуновению ветра. Но ведь эти признаки и явления такие естественные. И вообще, это единственное, что есть естественного. Все остальное противоестественно и, следовательно, не имеет права на долгое существование.

В ночь перед тем, как это произошло, мы все посовещались и договорились о том, что захватчиков нужно застать врасплох. Мы, подобно амебе, втянули их в свое сердце. Теперь они превратились в ядро. Нам оставалось только сдавить на их горле наши ложноножки. Одно-единственное космическое движение.

* * *

Стояло прекрасное весеннее утро. Небо было отполировано до блеска, и корабли землян порхали по небу и сверкали, как блестки во сне.

Люди прогуливались, беседовали и наслаждались теплом жизни. Раздавались смех и пение.

И тут горы заходили ходуном, и небо стиснулось в синий кулак.

И вдруг реки неистово выплеснулись из своих берегов. Земля содрогнулась и рассыпалась в крошево. Солнце вспыхнуло обжигающе и яростно.

Люди и их города оказались в самом ядре всего происходящего.

Мы их изничтожили. Раздавили, прихлопнули. Всех. До единого.

Никто не спасся.

Природа восторжествовала. Все было так тщательно продумано и исполнено.

Мы их убили.

И снова на Ксотоне воцарилась тишина. Под желтым солнцем, на ветрах со всех морей и далеких гор стало тихо, как зимой, когда холмы укутывает снег, а воды ручья сковывает лед. Ах, что за безмолвие! О, Боже праведный, какое молчание!

Вы, читающие эти строки в каких-нибудь далеких галактических сферах, оглянитесь вокруг. Задумайтесь о солнце и небе, о почве у вас под мясистыми стопами.

Призадумайтесь основательно и надолго.

Может, реки потекли слишком стремительно по весне? Может, летом солнце чересчур печет? Может, ветры по осени стали чрезмерно резки? Может, зимой сугробы глубоки не в меру?

Как знать… Может, вы живете на таком же Ксотоне?

1942

Ешь, пей, гляди в оба!

Поверьте мне, док, поверьте! Ей-богу! Я же не прохвост какой-нибудь! И уберите, наконец, подальше вашу смирительную рубашку! Послушайте, у меня проблемы. Мне худо. Я вам все расскажу!

Значит, так! На Венере я служу дипломатом, отдуваюсь за всю Солнечную систему. Венерианцы прислали мне приглашение: «Банкет состоится с 22 августа по 3 сентября включительно». Как я мог им отказать, если я среди всех мелких сошек самая крупная? Я попытался свалить это дело на кого-нибудь другого, но желающих не нашлось. Знаете, как обстоит дело? Венерианский банкет длится от недели до десяти дней. Иногда дольше. Восемь приемов пищи в день, по двенадцать перемен блюд на каждый прием пищи. Венерианский метаболизм – все равно что геенна огненная – сжигает всё подчистую. Короче, того, что они собирались вывалить мне на тарелку, хватило бы, чтобы накормить целое стадо слонов на Земле. Землянину такое не по зубам – скопытится после второго блюда.

Что мне оставалось? Отказаться? Ни за какие коврижки! Дипломатия, знаете ли, мой дорогой Киннисон! Пойдешь на попятную, нанесешь им несмываемое оскорбление, и тогда разразится война между Землей и Венерой, после которой коровы вместо молока станут доиться самогоном. Как тут отказаться! До меня в прошлые годы у них побывали Морган, Гердон и Меррилл. Эти сабантуи – настоящее бедствие. Полно еды и начальства, снуют туда-сюда. Все до единого дипломаты за двадцать лет окочурились, чем доставили венерианцам неописуемое удовольствие.

И вот мне суждено было отправиться на собственные похороны.

Но за шесть недель до банкета я случайно встретил профессора Клопта. Помните такого? Все науки знает. Любимое занятие – копаться в напластованиях грязи. Наверное, поэтому его прозвали «грязевым» ученым. Пардон.

Профессор Клопт предложил мне одно изобретение. Он знаток теории сжатия Фитцджеральда и специально для меня изготовил пояс с переключателем, который я ношу на животе, там, где желудок. Называется «пояс сжатия».