Мы отстаивали Севастополь - [2]

Мы спешим в свой лагерь. По-прежнему ярко светит солнце, воздух напоен запахами листвы и цветов. Но мы уже ничего этого не замечаем.

В голове лихорадочно проносятся обрывки мыслей. Война... Эпаминонд... Севастополь... жертвы далекие, а может быть близкие, ...наше дело правое...

Об экзаменах уже больше не думаем. Все слушатели рвутся скорее уехать в свои части.

И мы, севастопольцы, тоже стремимся на флот. Сейчас наше место там.

На следующее утро, 23 июня 1941 года, мы стоим в строю на открытой клубной площадке академии. Начальник факультета генерал-лейтенант Попов объявляет, что занятия прерываются и слушатели должны немедленно отбыть в войска.

Поезд мчит нас на юг. Мы не отрываемся от окна вагона. Чувствуется, что весть о войне облетела всю страну. На станциях поезд окружают люди с вещевыми мешками за спиной. Серьезные, деловитые, они молча втискиваются в переполненные вагоны. На перроне остаются старики и женщины. Грустными, тревожными глазами провожают они поезд.

Подъезжаем к Крыму. Невольно всматриваемся в чистое, безоблачное небо. Не верится, что в этой мирной лазури уже кружат вражеские самолеты. Сброшенные ими бомбы нанесли первые раны нашему родному Севастополю. Тоскливо сжимается сердце. Что сейчас стало с Севастополем, с нашими семьями, нашими товарищами? «Скорее, скорее», — мысленно понукаем мы поезд, хотя он и так мчится на полной скорости.

Севастополь! Этот город бесконечно дорог мне. Почти двадцать лет прослужил я на Черном море. В Севастополе мне знаком каждый камень. Да и как не знать, как не гордиться этим городом, его славной историей, героями знаменитой Севастопольской обороны, подвигами революционных моряков 1905 года... В моей памяти свежи [6] события, очевидцем которых я был: бои за Крым в 1920 году, беспримерный штурм Перекопа, победоносное вступление наших войск в Севастополь. Среди усталых, запыленных бойцов в краснозвездных буденовках был и я, в то время совсем молодой парень.

Особенно нравился мне Севастополь ночью. Когда поезд выходил из тоннеля и огибал Инкерманскую долину, перед взором возникал, как в сказке, расцвеченный бесчисленными огнями амфитеатр центральных улиц, а внизу открывалась панорама знаменитой Северной бухты, тоже мерцающей тысячами огней, — там стояли боевые корабли.

А теперь мы во все глаза смотрим в темноту и ничего не видим.

— Что-то не узнаю нашего Севастополя, — говорит Карасев. — Будто все вымерло, и корабли куда-то подевались.

— Все на месте, но все тщательно затемнено, — догадываюсь я.

Поезд подходит к последней станции перед Севастополем — Инкерману. Через переезд железной дороги из города на Северную сторону нескончаемым потоком идут груженые автомашины, громыхают гусеницами тягачи с зенитными пушками. На платформе толпятся матросы в серой рабочей одежде. По-видимому, прибыли разгружать вагоны. Полковник Шаповалов, прохаживаясь по перрону, достает папиросу, чиркает спичкой, чтобы закурить. Но сейчас же перед ним появляется женщина с красной повязкой на рукаве. Настойчиво требует:

— Товарищ командир, потушите папиросу! Вы нарушаете светомаскировку.

Полковник усмехается, но не перечит. Молча гасит папиросу.

В Килен-бухте, когда мы огибаем ее, слышны треск отбойных молотков и какие-то глухие удары. То и дело вспыхивают молнии электросварки: их трудно замаскировать.

— Живет Севастополь! — радостно восклицает Илларионов.

С приближением к берегу Северной бухты мы начинаем различать темные громады кораблей. Они искусно затемнены. Но до нас доносится звон шестерен лебедок, топот многих ног, приглушенные голоса: идет погрузка. [7]

На севастопольском вокзале непривычно пусто. Только несколько офицеров и матросов стоят на платформе, ожидая мобилизованных.

— Кто в Черноморский флотский экипаж, выходи строиться на площадь! — слышится команда.

— Всем гражданским пассажирам зайти в вокзал, по улицам хождение запрещена!

Мы вчетвером направляемся в штаб флота. Летние ночи на юге темные, безветренные. Накалившаяся за день мостовая не успевает остыть и излучает тепло, как жарко натопленная печь. Близость моря ощущается по влажности воздуха, а с гор вместе с прохладой долетает пряный аромат цветущей акации.

На пустынных улицах — тишина. Мы идем по вокзальному спуску, придерживаясь середины мостовой, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте. Пройти удается не много. Несколько девушек преграждают нам дорогу, выбежав из засады. Предлагают следовать за ними. Делать нечего, подчиняемся. Нас ведут в нишу, вырубленную в отвесной стене обрыва. Здесь при свете ручного фонарика девушки придирчиво проверяют наши документы и только после этого отпускают.

По пути до штаба флота нас останавливают несколько раз. В результате на полтора километра мы затрачиваем три часа.

Уже полночь, но в штабе не прекращается работа. В кабинетах и коридорах страшная духота. Окна плотно завешены одеялами или черным молескином.

Я должен представиться своему начальству — капитану 1 ранга Павлу Алексеевичу Ипатову. У дверей кабинета придерживаю шаг. Готовлюсь по-строевому отрапортовать своему начальнику о прибытии. В таких случаях всегда мысленно несколько раз повторяешь заученные и всегда сбивчивые фразы. Но рапортовать не приходится. Увидев меня, Павел Алексеевич подходит, крепко жмет обе руки: