«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву! - [49]

У брошенных немецких орудий возились командир полковой батареи лейтенант Беззубенко, его политрук Иванов, командир взвода лейтенант Корнильев и несколько бойцов.

Подошли Гогичайшвили, Шапошников и Меркулов.

– Ну, как, Беззубенко, исправны? – спросил Гогичайшвили.

– Исправны, товарищ майор. Все три. Не понимаю, почему они их здесь оставили.

– А снарядов сколько бросили, тысячи три, не меньше, – добавил Иванов.

– Калибр маловат. Ну что это – тридцать семь миллиметров, – сказал старший лейтенант Меркулов, – нашей сорокапятке в подметки не годятся.

– Ничего, воевать можно. Включайте их в состав батареи, – приказал майор Гогичайшвили, – теперь будет у нас пять орудий. И снаряды забирайте, сколько сможете погрузить на сани.

У саней в разных позах лежали несколько наших погибших бойцов.

– Ящики были с шоколадом, – объяснил политрук Иванов, – только они подбежали, стали осматривать – и мина туда, прямо в сани. Откуда и взялась эта мина, бой-то уже заканчивался.

«Да, что может быть глупей: остаться в живых в атаке и погибнуть из-за шоколада», – с горечью подумал капитан Шапошников.

Подошел лейтенант Степанцев, который должен был взять на учет все трофеи.

– Разрешите доложить, товарищ майор, – обратился он к Гогичайшвили, – Мерецкий лошадей подогнал, сейчас грузим. Очень много всего, особенно консервов, муки. Сигарет несколько ящиков. Точнее подсчитаю позднее.

– Раздайте часть трофеев местным жителям, – приказал Гогичайшвили.

– Тут столько всего немцы побросали, что нам все равно не увезти, – сказал Степанцев.

– Кого вместо Свинаренко поставим, товарищ майор? – спросил Шапошников.

Старший лейтенант Свинаренко, командир второго батальона, отчаянной храбрости парень, лично уничтожил, как говорили его бойцы, десять немцев, но погиб от разрыва гранаты.

Майор Гогичайшвили задумался и нахмурил лоб.

– Сколько у нас сейчас точно в наличии штыков?

– В обоих батальонах сто тридцать три.

– Тогда зачем их дробить? Два слабых пальца, а так хоть какой-то кулак. Пусть Мызников принимает и батальон Свинаренко, все равно взводных и ротных на один батальон.

К Гогичайшвили рысью подъехали старшина Кирченков и двое бойцов.

– Разрешите доложить, товарищ майор? Догнали немцев у Медведок, они даже на насыпи никого не оставили. Отходят несколькими группами, всего насчитали их сотни три, не меньше, несколько повозок с пулеметами.

– Поднимайте полк, товарищ Наумов, – приказал Гогичайшвили, – выступаем немедленно.

Раздались команды, и группы бойцов, до этого беспорядочно стоявшие или бродившие по улице села, стали выстраиваться повзводно и поротно, заправлялись, закрепляли за спинами друг у друга вещмешки.

Николай Мазурин спрашивал у каждого встречного: «Не видел ли политрука Очерванюка?» Нашел его перед построением полка.

– Анатолий! – обрадовался он другу.

– Николай! Вот так встреча!

Они не виделись больше двух недель, хотя все это время и были недалеко друг от друга. Эта встреча была еще более радостной, чем первая, после окружения.

– Ну, рассказывай, как ты? Я иногда узнаю о тебе – хвалят! – Мазурин всматривался в лицо друга, похудевшее, но возмужавшее. Глаза его, черные, живые, показались сейчас такими родными. – Слышал, что ты пушку от немцев укатил.

– Да это так, приключения, – смущенно улыбнулся Очерванюк. – Не делай ты из меня героя, Николай. Не нужно этого, я, как все, воюю. Вот у нас Петров, пулеметчик, сегодня еще пятнадцать уложил. Помнишь его?

– Как же, конечно, помню. А у тебя сколько на боевом счету?

– Я только двоих, и то уж в конце боя. А когда в атаке стреляешь, то не видно, попал или нет. Вот у нас в первой роте особенно отличился младший политрук Владимиров, комсорг полка. Боевой парень: двух автоматчиков снял из винтовки, роту поднял и первым в село ворвался. А мы уж за ним поднялись.

Донеслась команда на построение.

– Ну вот, опять так и не поговорили толком, Николай, – огорчился Очерванюк. – Да, газету я нашу читал, молодцы вы! Знаешь, как у меня ребята радовались! – Он оглянулся на строй своей роты, бойцы выстраивались, надо было идти и ему. – Ты больше знаешь, скажи, правда, что наши теперь везде наступают? А то я хотя и политрук, отстал от жизни, газет три дня не получали.

– Наши Елец взяли, двенадцать тысяч немцев там убито и ранено! Немцев бьют вовсю, за Клин бои, за Калинин, – сказал Мазурин.

– Ну, до встречи, Николай, догоняй нас! – Очерванюк быстро пошел в строй своей роты, а Мазурин в сторону, чтобы не стоять на виду построившегося батальона.

Мазурин видел, как майор Гогичайшвили что-то говорит своим бойцам, энергично взмахивая рукой, показывая на запад, как полк поротно пошел колонной в сторону тускло светившегося над горизонтом зимнего солнца.

Почти одновременно из Бурелом вышли полки Фроленкова и Тарасова, догонять спешно уходившего на позиции на Красивой Мече противника.

Редактора дивизионной газеты Васильева политрук Мазурин нашел в избе, где временно расположился политотдел. Дмитрий Михайлович сидел за столом и что-то записывал в блокнот.

– Сколько впечатлений сегодня! – увидел он Мазурина. – Все бы записать надо, для истории. Садись. Я у Фроленкова был, помнишь, ты рассказывал про Нагопетьяна. Вижу – идет по улице и поет свою «Эх, Андрюша, нам бы знать печали…», значит, думаю, он. Познакомились. Интересный человек, видно, что герой, гроза фашистов. А вот рассказывать не любит, еле добился от него подробностей. Вот политрук роты у него есть, Иван Пилипенко, когда ранило ротного, принял командование на себя. Лично уничтожил семнадцать гитлеровцев. Аверин, инструктор пропаганды полка, – Васильев заглянул в блокнот, – один уничтожил расчеты двух орудий, снайпер Биндюг – двенадцать гансов в одном бою на тот свет отправил. Фроленков сказал, что особенно дружно у него действовал батальон капитана Баранникова, а в нем рота лейтенанта Савина: пятьдесят фашистов и восемь автомашин на ее счету. Герои! Вот и материал для номера. А у тебя много интересного?