Мы на своей земле - [34]

От быстрой ходьбы Кужель запыхался, дышал тяжело и прерывисто. Сняв шапку, вытер лоб и лысину, подкрутил растрепанные усы кончиками вверх. Взгляд его обычно веселых глаз в этот раз был грустным.

— Присаживайся, Ваня! — пригласил его парторг.

Кужель сел молча, явно чем-то встревоженный, также молча вынул кисет, сделал самокрутку из самосада, положил кисет на стол, приглашая ребят закурить. Потом порылся в кармане вытащил какую-то бумажку и протянул ее Зелинскому.

— На, читай!

Головы всех повернулись к парторгу, который читал вслух:

— «1942 год. января 26. Циркуляр префектуры Одесского уезда всем подведомственным преторам о запрещении советским гражданам ходить из села в село.

Примите меры, чтобы жители вашего района ходили из села в село только в исключительных и хорошо мотивированных случаях.

Пропуска должны быть написаны на румынском и русском языках.

Кроме того, примите меры для проверки паспортов всех жителей с целью преследования подозрительных лиц. Выполняйте данное мероприятие с помощью жандармских властей вашего района.

Префект Одесского уезда полковник

М. Вилческу».

Закончив чтение, Зелинский некоторое время молчал, словно обдумывая прочитанное, потом спросил Кужеля:

— Ну, а как дела в городе, что слышно?

— В городе облавы, аресты. Вокруг города зачем-то роют окопы. Всюду заставы. Меня раз десять останавливали, проверяли пропуск и паспорт. Мне кажется, что оккупанты раскинули бредень. Ох, боюсь я, как бы Бадаев не попал в эти сети… Шпики так и снуют. Контрразведчики сигуранцы ночами мотаются с облавами.

— Вот что, Кужель, побудь в катакомбах до ночи, а потом прихвати с собой Шестакову. Утром она пойдет на розыски Бадаева. Вечером вернется к тебе, а ты уже проводи ее потом к нам. Договорились?

— Ну, а чего же, хорошо!

Вечером Кужель и Тамара Шестакова ушли. А под утро разведчик Давыденко Александр сообщил нам через водяной колодец, что днем (в это время Кужель находился у нас) какая-то немецкая воинская часть окружила вторую балку и выстрелила по провалу, недалеко от хаты Николайчука, после чего поспешно ушла из села, никого не тронув.

— Это они, наверное, завалили выход, где Мытников и Даня вели перестрелку, — высказал предположение Васин и распорядился: — Иван Францевич, пойдите туда с Мытниковым, посмотрите, что там такое.

Вернувшись, бойцы сообщили, что фашисты выстрелом из пушки действительно завалили этот выход.

События становились все более запутанными и непонятными. Люди пытались разобраться в происходившем, но к определенному выводу никто не пришел. Решили, что все станет ясным, когда из города вернется Тамара Шестакова, а с ней Бадаев и Межигурская. Но Тамара Шестакова, так же как Бадаев и Межигурская, в катакомбы не вернулась ни в тот день, когда было назначено возвращение, ни в последующие.

Прошло еще несколько дней в тревожном ожидании. Люди колесили дорогами подземелий, переходили из одной шахты в другую, посещая все места возможного возвращения Бадаева, Межигурской и Шестаковой.

К нам снова пришел Кужель. Всегда спокойный и неунывающий, Иван Афанасьевич на этот раз явно нервничал, хотя и старался скрыть свое волнение. Его пальцы, скручивая цигарку, вздрагивали. Он жадно затягивался, словно желая успокоиться. Несколько раз вздохнул и, наконец, заговорил:

— Чует мое сердце беду… Гитлеровцы опять зашевелились. В селе у нас сейчас гестапо и сигуранца из города. Мне кажется, что они что-то затевают… Знаете, ребята, заберите у меня и подвале все, что есть. А то начнут трусить, то повытрусят и наше добро. А вы тут голодаете…

— А ты как? — заботливо спросил парторг. — Зима ведь…

— А-а! — махнул рукой Кужель. — Уцелею — проживу. Вам тяжелее, вы в шахте… Только бы успеть. Давай, Никитович, собирай ребят!

Люди быстро перенесли в лагерь картофель, белокочанную капусту, томат, соленые огурцы. Вскоре в столовой соблазнительно запахло украинским борщом, заправленным салом.

Кушая борщ, партизаны с благодарностью вспоминали шахтера Кужеля, не предчувствуя, что это была его последняя помощь нам, последняя встреча с нами…

Не успело наверху наступить утро, как в наше подземелье вихрем начали врываться тяжелые беды и несчастья.

Вернувшись от колодцев со связи, Иван Никитович с ходу начал рассказывать:

— Жена разведчика Ляшенко носила продавать в город молоко и видела, как по улице Бебеля вели группу арестованных женщин, среди них была и Васина Екатерина. Смотрите не пробол… — старик осекся, увидев в темном углу дежурной привалившегося к стене Васина.

Рванувшись, Яков Федорович сделал шаг, но пошатнулся, ухватился за край стола, ища опоры. Его лицо побагровело. Как рыба, выброшенная из воды, он ловил воздух широко раскрытым ртом. Но вот, кое-как овладел собой, остановил свой взгляд на мне, скорбно прошептал:

_ Вот… И у меня тяжелая утрата… Катя, моя

Катя, — застонал он. — Гады! Выродки! Проклятые фашисты! Погодите же… — погрозил он кулаком и тяжелым шагом вышел из дежурной.

— Яша, стой! Куда же ты без света? — закричал ему вслед парторг. — Возьми фонарь. Держись крепче, друг! У нас тоже семьи и кто поручится, что они не там, где и твоя Катя.