Мы на своей земле - [30]

Неизвестный Иван Николаевич — комсорг отряда, радист.

Долго и упорно фашисты гонялись за нашей радиостанцией, пеленгуя ее в разных местах. Замуровав и заминировав катакомбы, захватчики надеялись, что мы умрем и с нами — рация! Каково же было их удивление, когда радиопеленгатор показал, что партизанская радиостанция продолжает работать, да еще в месте, окруженном сплошной стеной войск, над обрывом Нерубайской балки. А если работает рация, то, следовательно, и разведка.

В погоне за нашей радиостанцией отряд эсесовцев ежедневно осматривал замурованные входы, но все было в порядке: стены не тронуты, мины на месте. А радиостанция работает по ночам! Фашисты срезали акацию, а наши ребята стали укреплять антенну на шесте. Гитлеровцы пытались схитрить: золой посыпали площадку возле входа, из которого, как подозревали они, работала наша рация. Но радисты засыпали свои следы золой с нашей партизанской кухни.

Работа рации и в конце декабря новый взрыв большого эшелона с боеприпасами породили среди солдат захватчиков легенду, что в катакомбах находятся необычные люди. И как только наступали сумерки, солдаты старались держаться подальше от таинственного хода, приближаясь к нему только тогда, когда услышат треск мотоцикла офицера, проверяющего посты.

Узнав об этом, Бадаев начал посылать в город связных Межигурскую и Шестакову. Выбираться на поверхность приходилось ночью, а идти в город днем, после отмены комендантского часа. Выскользнув наверх, проскочив кольцо блокады, связные всю ночь петляли полями до рассвета, а потом шли в город, окоченев от холода и ненастья.

Оживленные, радостные лица Владимира Александровича, Межигурской и Шестаковой говорили об их успешных действиях в городе.

Тамара Межигурская рассказала мне, что наши партизаны в порту и на железной дороге, а также на предприятиях, которые гитлеровцы пытаются восстановить для своих нужд, портят машины и паровозы, срочные грузы загоняют в тупики, заклинивают стрелки; что в порту в судоремонтных мастерских есть мастер, который на вопрос наших людей: «Как нарезать гайки?» — ответил: «Старайтесь… так, чтобы на каждую гайку нужен был свой ключ».

Возвращаясь из города с «ходки», как говорили мы, Бадаев принимался за шифровку радиограмм и ночью передавал их в Москву.

Воля к жизни и борьбе у этого человека была неистощимой.

Глава XIII

Я по-прежнему несла постовую службу, мечтая о боевой деятельности, связи, разведке. Вот и сегодня на рассвете наши ушли в город, а меня словно забыли, хотя нога моя перестала болеть. Пошлют ли меня еще когда-нибудь в разведку?

— Иди на пост с Зелинским, — услышала я голос Васина.

Это обрадовало меня. Парторг Зелинский очень тепло относился к людям. Он умел вовремя ободрить, сказать товарищу единственно нужное слово. Сам он был выдержанным и исполнительным бойцом. Комсомольцы и дети называли его «дядя Костя», часто просили рассказать что-нибудь о своей жизни. Он уступал их просьбам, увлекательно рассказывая о том, как батрачил до революции, о борьбе с кулаками, о колхозе, где был председателем.

Идя рядом со мной, Зелинский спросил:

— Как ты себя чувствуешь? Не нужно печалиться. Думай о настоящем. За Ваню мы будем мстить, — вздохнул и продолжал — Много горя принес с собой фашизм. Но сколько волку не гулять, а конец будет!

Я вспомнила просьбу мужа…

— Константин Николаевич, — после продолжительной паузы обратилась я к Зелинскому. — В последние дни Ваня сильно томился, все просил меня, если что случится с ним, обязательно передать вам и Бадаеву, чтобы его считали членом партии. Ему казалось, что все еще мало сделал, хотел больше. Только тогда думал подать заявление о приеме в партию, да не успел.

— Я знаю… Иван Иванович настоящий большевик. Ты помнишь, как семнадцатого мы с ним ушли к железной дороге. Я видел его в деле. Мужественный человек, что и говорить. А какой требовательный к себе. Перед боем, за час до своей смерти, он не только проверил свое оружие, но и оружие ребят, сам прочистил пулемет и показал товарищам, что нужно сделать, если заест ленту. А вот о своих успехах и о себе не любил говорить. Жаль, мало побыл с нами.

— Мне хочется живой борьбы, а не стоять здесь в этих мертвых катакомбах. Хочется мстить, — поделилась я с парторгом.

— Уже то, что ты находишься в катакомбах, — месть фашистам. Они не могут быть спокойны, — строго ответил Зелинский. — Ты что думаешь, что охранять лагерь — маловажно. Нет, этим тебе оказано большое доверие. А нужно будет, так пойдешь и в разведку.

Из города вернулась Тамара Межигурская. С ней пришел черноглазый комсомолец по имени Ефим. Он работал в городе в разведке, пристроившись в полицию, но «погорел», как называли у нас тех, за кем начиналась слежка контрразведки оккупантов.

Появление в нашем лагере нового человека вызвало любопытство всех, в том числе и мое. Свободные от работы люди собрались в штабе. Я тоже пошла туда.

Десятилинейная лампа (единственная роскошь) скупо освещала наш подземный штаб. Бадаев сидел за столиком в своей любимой позе, склонив голову на ладонь левой руки. Ребята разместились кто где, некоторые просто на корточках, привалившись к стене. Все внимательно слушали Ефима.