Мы — можем! - [49]

Фриц, а затем и генеральный Мордашкин очень болезненно отнеслись к моему предложению. Они были чужды боевой логике спасателей. Они произвели затраты на сооружение этого угробища, и хотели обязательно оправдать их его применением, несмотря ни на что.

14 ноября мы вели контрольную продувку. Отрыв носовой оконечности от грунта был практически подготовлен. Шла работа по дальнейшей герметизации в сторону кормы объекта. Но с обеда нам пришлось прервать работы. Шакальчик, которому судовладелец, огорченный нашим отношением к его замыслам, вернул право командования операцией, начал выставлять это громоздкое сооружение над АС. Потом часа два они вели затопление понтонов. Система сначала встала раком. Пришлось подправлять и выравнивать. Тем не менее, на корпус она села с хорошим бемцем. Корпус правого понтона получил пробоину.

Когда за дело берутся дилетанты, даже толковая идея может быть загублена неграмотным исполнением.

Специалистам известно, что у судоподъемных понтонов с одной стороны стальной корпус защищен обшивкой, набранной из соснового бруса. Именно этой стороной понтон следует обращать к корпусу объекта. При сборке задуманного судовладельцем сооружения сделали наоборот. Волны, то поменьше, то побольше, постоянно шли над палубой эстехи. Сталь билась о сталь — понтоны о корпус судна. Вопрос получения пробоин был вопросом времени, и это время пришло быстро. Когда, наконец, мы получили возможность продолжить работу, и нос судна начал всплывать, вся система пошла заваливаться на правый борт. Чтобы предотвратить опрокидывание , я приказал открыть клапана срочного затопления на понтонах, начиная с левого.

Пришлось посадить систему и заняться ремонтом понтона.

Короче говоря, на использовании рацпредложения мы потеряли три-четыре дня. Однако все же несчастная эстеха в ночь на 21 ноября была поставлена на плав и утром приведена в Шлиссельбург. Палуба в корме еле выступала из воды, поскольку понтонная сцепка в этом положении уже не давала подъемной силы. Пароход чем-то напоминал верблюда, у которого произошло смещение горбов.

Тем не менее, задача была выполнена. Шакальчик и его орлы поспешили записать победу на свой счет. На самом деле судно подняли наши водолазы. Сделано это было с учетом перехода ВМ-6 к месту работ и обратно за 21 сутки, 12 из которых были штормовыми. «Атлантида» до этого отработала около 80 суток, начиная с погожих дней августа. И никогда не смогла бы добиться полезного результата. Но, слава Богу, все закончилось удачно для аварийного судна.

Но не для меня. Я крепко занедужил.

Шакальчик перестал выходить на связь. Мои труды остались неоплаченными. Кроме того, он оставил у себя, то бишь украл, пару наших переносных водоотливных насосов.

Я позвонил Мордашкину. Напомнил гарантии, которые фирма давала мне устно. Но от генерального директора, кроме выражений его неудовольствия по поводу моего отношения к рацпредложению судовладельца, я ничего больше не получил. За вознаграждением он посоветовал мне обращаться к Шакальчику. Тем и закончилась моя попытка подзаработать.

В родной конторе я также был на определенное время снят с зарплаты. Так что я оказался в убытке после успешно законченной судоподъемной операции..

А дальше я начал медленно умирать.

Мы и раньше тратили много здоровья на трудных операциях, но обычно через неделю — две, хорошенько отоспавшись и подкормившись дома, мы снова приходили в меридиан.

Неделя усиленного сна не поправила меня. Ел я неохотно, легко задыхался, быстро уставал. Такого со мной раньше никогда не было. Видно, переживания по поводу возможного провала операции довели меня до ручки. Учитывая возраст и перенесенную нервотрепку, я заподозрил инфаркт или что-то из этой оперы. Опыта у меня не было. Слава Богу, нет и до сих пор. Но тогда стало ясно — что-то совсем не в порядке.

В диагностическом центре меня осмотрели и на скорой помощи отправили в дежурную больницу. Есть такая гнусная больничка у Витебского вокзала. Только прошу не путать ее с больницей Военно-медицинской академии, расположенной рядом. Гемоглобин у меня был уже ниже смертельной нормы, и меня положили на отделение сердечно-сосудистых недомоганий. Когда понадобилось взять кровь на анализ, она у меня просто не пошла — видимо уже не было лишней.

Путем взвешивания установили, что моя земная оболочка тянет не более 63 килограмм. До болезни этот показатель держался в пределах 71 — 73 килограмма. При этом жировыми запасами я не обладал. Только кости, жилы, мышцы и кожа.

Сначала меня положили в коридоре, поскольку в палатах мест  не было — ведь это самое популярное отделение в наше время. Я продолжал спать и не ходил на мероприятия по приему пищи. Просто не хотелось.

Это история кончилась бы очень плохо, если бы не моя жена Наташа.  Она приходила каждый день. Приносила еду из дома. Заставляла меня есть, и плакала, когда я отказывался. Мне есть не хотелось — говорят, для освоения пищи тоже требуются силы, а их у меня уже не осталось. Но я не мог видеть плачущей любимую женщину, и начал есть, чтобы не огорчать ее. Сначала это было очень трудно. Потом потихоньку дело пошло.