Мы, монстры. Книга 1. Башня - [29]

Она цыкнула на Пса, кивнула Бордреру, предлагая войти. Сама не стала дожидаться в дверях — поплелась обратно к ложу. Медленно села, сложила руки на крюке, вопросительно уставилась на него. Ее дом был мал для человека размеров Бордрера — тому приходилось пригибаться. И сесть ему было некуда. Разве что на устланный шкурами пол.

— С чем пожаловал? — спросила она, насмешливо изучая его, застывшего полусогнутым на пороге. Он был у нее очень давно. Уже, видно, забыл, как радушно она принимает гостей.

Но быстро сориентировался. И, пыхтя под нос, пробрался через комнату. Тяжело уселся на лавку рядом с ней, выдохнул, стащил с головы шляпу и бережно уложил рядом. Потом повернулся, уставился в глаза и заговорил.

— Уродец твой. Что можешь сказать о нем, ведьма?

— О-о, — насмешливо протянула она с облегчением. Судя по всему, жив уродец. Он вообще живучий, это она давно поняла. С того самого момента, как вытаскивала его из чрева умирающей матери на этот свет.

Оно не должно было родиться. По всем законам природы его не должно было существовать. Но оно существовало. Не в последнюю очередь — благодаря ее умениям. И все чаще она думала: может, зря?

Мир отторгал Нивена. Как отторгало когда-то чрево матери, но та, глупая упрямица, упросила, заплатила, сказала: все, что угодно, лишь бы он жил. И сколько бы Алеста не повторяла: “такие живыми не рождаются”, та твердила: “мой будет жить”.

Алеста поила ее отварами, шептала над животом, вытаскивая на свет нечто чуждое. И что именно вытаскивает, поняла слишком поздно — когда услышала дикий, звериный крик матери. Предсмертный. Он начал убивать, не успев родиться. И начал — с матери.

Потом Алеста уже не слышала ее, зато слышала его — протянула к нему невидимую нить и вздрогнула: он кричал в утробе так же дико, будто подражая выносившей его женщине. Передразнивая ее. А потом - этого не могло быть, но было - сквозь крики прорвался смех. Жесткий, презрительный, торжествующий.

Алеста отшатнулась, глянула на роженицу, но та уже смотрела в потолок, невидяще и мертво. И были слышны лишь страшные крики существа из утробы.

Через один удар сердца она схватилась за разложенные тут же, рядом, ножи. Женщина умерла, но шансы спасти существо во чреве еще были.

Алеста до сих пор не могла понять — чего тогда ринулась спасать? Деньги были уплачены. Платильщица почила с миром. Никто ничего не спросил бы с нее. Но нет. Надо было его достать. Заразу живучую.

Но не об этом же рассказывать Бордреру.

А вот о том, что из существа выросло, ему знать лучше. Лично учил все-таки.

Бордрер внимательно смотрел в глаза, ожидая ответа.

— Да что сказать? — хмыкнула Алеста. — Больше тебя вряд ли скажу. Злее любой собаки. Ничего не чувствует, ни боли, ни страха. Ничем и никем не дорожит. Ты ж и сам знаешь. Потому тебе он и пришелся ко двору. Чего ж от меня хочешь?

— Я не о том, — отмахнулся Бордрер. — Он может обладать… какой-нибудь силой?

— Силой? — изумилась она. — Да мне неясно, откуда у него взялись силы до сих пор дожить. Еще и при тебе. Он ведь… жив еще?

— Ты надеешься на это или боишься? — всмотрелся в глаза Бордрер.

“Знать бы самой”, — мысленно хмыкнула она. А он продолжил, по-своему расценив ее молчание.

— Правильно боишься, ведьма. В твоем выродке что-то сломалось. Он действовал с нарушениями уже очень давно, а сейчас — попер против меня. Моих людей положил. Куда пойдет дальше, что будет делать — неизвестно. Может, в леса, а может, сюда. Тебя резать, меня. Он с ума сошел. Так что вспомни, ведьма. Все, что можешь, вспомни о нем.

— Ты сейчас, — снова насмешливо прищурилась она, — просишь моего совета, чтоб справиться с твоим слетевшим с катушек наймитом? Орден Чистильщиков уже за собой подчистить не может без помощи со стороны?

Конечно, она помнила.

Помнила, что не убила его тут же, на месте, чтоб похоронить вместе с матерью, потому что в его глазах отражался свет Рихан. Всю ночь, как родился, он кричал. И тихо подвывал с улицы Пёс. А она и рада была бы избавиться, но она никогда не умела убивать, даже тварей. Она только спасать могла.

А наутро он замолчал. И свет ушел из глаз, и взгляд опустел. И с тех пор был пустым. Менялся лишь изредка, когда удавалось причинить кому-то боль или напугать до полусмерти. Тогда в глазах появлялись едва заметные безумные искры. А губ касалась мимолетная жесткая усмешка.

И каждый раз она вспоминала тот смех, что слышала перед тем, как вытащить его. И думала, что кривая ухмылка — эхо того смеха. Потому что Нивен не смеялся никогда.

Она помнила, как он впервые до полусмерти напугал гадалку Марлу. Как оставила их наедине лишь на мгновение, а вернулась — было поздно. Белая, как снег, Марла пятилась к двери, а это отродье сидело с ногами на столе, крутило в руках карту и ухмылялось.

— Что ты сделал? — рассердилась Алеста.

— Погадал, — ровно ответил Нивен. Он всегда говорил ровно. Голос его был чистым. Мертвым.

— Избавься от него! — посоветовала Марла и выскочила за дверь, громко ею хлопнув.

— Что ты сделал? — повторила она сквозь зубы.

Из-за Нивена она потеряла многих знакомцев и еще больше - клиентов. Его боялись. Серое ушастое существо, лишь отдаленно похожее на человеческого ребенка, перестало слушаться и сидеть в подвале. Более того — научилось выползать из подвала в самый неподходящий момент, потому что ему нравилось пугать всех вокруг. Оно любило, когда его боялись.