МЫ - [6]

Как в сумерки придешь ко мне опять

Зачем-то долго медлить у комода

И пепельницей в зеркало бросать.

Почто дается буйство милым людям?

Когда пройдет оно и, наконец,

Мы все поймем и больше бить не будем

Ни пепельниц, ни стекол, ни сердец?

1940

«Мне нравится твой светлый подбородок…»

Мне нравится твой светлый подбородок

И как ты пудру на него кладешь.

Мальчишку с девятнадцатого года

Ты театральным жестом обоймешь.

А что ему твое великолепье

И то, что мы зовем — сердечный пыл?

Дня не прошло, как вгорячах на кепи

Мальчишка шлем простреленный сменил.

Ты извини его — ведь он с дороги.

В ладони въелась дымная пыльца.

Не жди, пока последние ожоги

Сойдут с его скуластого лица.

1940

«Я с поезда. Непроспанный, глухой…»

Я с поезда. Непроспанный, глухой.

В кашне измятом, заткнутом за пояс.

По голове погладь меня рукой,

Примись ругать. Обратно шли на поезд.

Будь для меня и небом и землей.

1940

Первый снег

Как снег на голову средь лета,

Как грубый окрик: «Подожди!»,

Как ослепленье ярким светом,

Был он внезапен. И дожди

Ушли в беспамятство. Останьтесь.

Подвиньте стул. Присядьте. Вот

Мы говорим о постоянстве,

А где-то рядом снег идет,

И нет ни осени, ни лета.

Лишь снег идет.

1940

«Когда умру, ты отошли…»

Когда умру, ты отошли

Письмо моей последней тетке,

Зипун залатанный, обмотки

И горсть той северной земли,

В которой я усну навеки,

Метаясь, жертвуя, любя

Все то, что в каждом человеке

Напоминало мне тебя.

Ну, а пока мы не в уроне

И оба молоды пока,

Ты протяни мне на ладони

Горсть самосада-табака.

1940

В грозу

Он с моря шел, тот резкий ветер,

Полз по камням и бил в глаза.

За поворотом свай я встретил

Тебя. А с моря шла гроза.

Кричали грузчики у мола,

И было ясно: полчаса

Едва пройдет, как сон тяжелый,

И вздрогнет неба полоса.

И гром ударит по лебедкам.

Мне станет страшно самому.

Тогда, смотри, не выйди к лодкам:

В грозу и лодки ни к чему.

А ты пришла. Со мной осталась.

И я смотрел, запрятав страх,

Как небо, падая, ломалось

В твоих заплаканных глазах.

Смешалось все: вода и щебень,

Разбитый ящик, пыль, цветы.

И, как сквозные раны в небе,

Разверзлись молнии. И ты

Все поняла…

1939

Как воруют небо

Случайно звезды не украл дабы

Какой-нибудь праздный гуляка,

Старик никому не давал трубы,

Ее стерегла собака.

Был важен в службе хозяйский пес,

Под ним из войлока теплый настил.

Какое дело кобелю до звезд

И до прочих небесных светил?

А небом старик занимался сам —

Ночью, когда холодеет воздух,

Он подносил его ближе к глазам

И рылся в еще не остывших звездах.

Мальчишки понять не могли засыпая:

Что ищет в небе старик ворожей?

Должно быть, ворота небесного рая,

А может быть, просто пропавших стрижей?

Он знал его лучше, чем тот квартал,

В котором живет, занимая флигель.

Он звезды, как годы, по пальцам считал —

О них он напишет умные книги.

А парень, на небо взглянув некстати,

Клялся, теребя у любимой ручонки,

Что завтра сошьет он из неба платье

И подарит его глупой девчонке.

А девушке — что?

Ей приятна лесть.

Дышит парень табачным дымом.

Она готова ни пить, ни есть,

Только б на звезды глядеть с любимым.

Старик не думал, что месяц спустя

В сыром убежище, где-то в подвале,

Куда его силой соседи прогнали,

Услышит, как глухо бомбы свистят.

…Рядом труба лежит без охраны:

Собаку убило осколком снаряда.

Тот парень погиб, говорят, под Седаном,

И девушке платья теперь не надо.

А небо — в плену у стальных ястребят,

Трамваи ищут, укрыться где бы…

О горе, старик, когда у тебя

Украли целую четверть неба!

1940

Париж весной 1940 года

В такую ночь пройдохам снится хлеб,

Они встают, уходят в скверы раньше,

А жуликам мерещится все, где б

Пристроиться к веселой кастелянше.

Что им война, когда они забыли

Гостиницы, где сгнили этажи,

Где, если хочешь, с женщиной лежи,

А хочешь — человеку закажи

Подать вина, что родиной из Чили.

Что им теперь подзвездные миры,

Тяжба пространств, кометы-величины,

Коль нет у них ни женщины, ни чина,

А есть лишь положенье вне игры.

В ушах — все ливень, сутолока, гул,

И невдомек им, запропавшим пешим,

Что дождь давно в ту сторону свернул,

Где люди под зонтами прячут плеши.

Есть теплый шарф, цветные макинтоши,

Но не для тех, кто на бульваре наг,

Кто сытости, довольству верный враг,

Тем все равно: французы или боши.

Что победителю с таких бродяг?

У них отнимут отдых, а на кой

Им эта дрема и чужой покой?

Их выгонят на улицы под плети,

Они простудятся и будут спать во рву.

Но разве можно у таких, как эти,

Отнять родное небо и траву?

Не надо им отечества и короля,

Они в глаза не видели газеты,

Живут подачками, как будто для

Одних пройдох вращается земля

И где-то гибнут смежные планеты!

1940

Ленин

Вот снова он предстанет в жестах

Весь — наша воля. Сила. Страсть…

Кругом — народ. И нету места,

Где можно яблоку упасть.

Матрос. И женщина. С ней рядом,

Глаза взведя на броневик,

Щекой небритою к прикладу

Седой путиловец приник.

Он рот открыл. Он хочет слышать,

Горячих глаз не сводит он

С того, о ком в газетах пишут,

Что он вильгельмовский шпион.

Он знает: это ложь. Сквозная.

Такой не выдумать вовек.

Газеты брешут, понимая,

Как нужен этот человек

Ему. Той женщине. Матросам,

Которым снился он вчера,

Где серебром бросают осыпь

В сырую ночь прожектора…

И всем он был необходим.

И бредила — в мечтах носила —

Быть может, им и только им