Мы Любим Ингве Фрея - [7]
— Здесь красиво! — сказала молодая женщина, взглянув на верхушки деревьев над домами. — Красиво. Но зимой, наверное, скучновато?
— Да, — сказал сапожник, — пожалуй. Хотя скука для нас — вещь новая. И не зависит она, как мне кажется, от времени года. Конечно, зимой сюда к памятнику при-езжает меньше народу. Хотя, случается, приезжают. Памятник старины — забава для лета, для отпускников… Вы — тоже в отпуску?
— Да, — ответил молодой человек. — Сначала собирались за границу, но потом решили поездить здесь, у себя по стране. Мы уже побывали в Сконе и теперь едем к Эстерсуниу.
— И вы особо интересуетесь памятниками старины? — спросил сапожник, сам не зная, почему он задал этот странный вопрос.
— Особо мы ими не интересуемся. Смотрим все, что есть. Не так уж много в нашей стране достопримеча-тельностей. И здесь, в лесу, встретить памятник старины мы не ожидали.
Сапожник пристальнее взглянул на молодого человека. Потом сказал:
— Вы насчет лесов не думайте… Леса запросто могут отвести глаза кому угодно. В них много чего есть. Взять хотя бы наши большие города — они все находятся в лесу. Кроме Мальме в Сконе.
— Может быть, — сказал молодой человек, с удивлением взглянув на сапожника, который вдруг стал напоминать птицу, готовящуюся вспорхнуть в воздух. Сапожник отчаянно махал вытянутыми руками.
Сапожник махал руками по очень простой причине. Ему не хватало воздуха. Он помогал движениями рук работе своих легких.
И куда его черт понес? Он только что — и ведь никто его не заставлял — указал приезжим на камни от дома старого Фрея и сказал, что это — памятник старины. Он помнил дом, что стоял здесь, хотя не мог помнить самого Фрея. Но дом и жену Ингве Юсефу он хорошо помнил с раннего детства. Старуха дожила до ста трех лет и умерла, когда сапожнику было семь лет, а Эриксону и Эману — по десять. Их отцы общались с Ингве и рассказывали детям все, что сами слышали от Фрея о его жизни в девятнадцатом веке и что сам Фрей, в свою очередь, слышал от своих дедов о происходившем здесь в восемнадцатом и семнадцатом веках.
Вчерашний день у Выселок был долгий. Это только завтрашнего дня у них не было.
— Вы плохо себя чувствуете? — спросил молодой человек.
— Ничего, — сказал сапожник, — пройдет. Иногда мне не хватает воздуха. Трудно дышать. Я ведь немолодой, а своя болячка у каждого есть. Пойду домой. А вы, давайте, смотрите, если вам интересно.
— Мы пойдем с вами, — сказал молодой человек. — Мы оставили машину на лесной дороге. Может, она загораживает проезд.
— Вряд ли загораживает. Загораживать проезд тут некому.
— Откуда вы знаете, может, еще кому-то захочется взглянуть на памятник? Погода прекрасная, и проехать можно. Хотя мы про это не знали. На указателе, том, что на шоссе, не проставлено расстояние до памятника. А должно бы стоять. Вам бы это тоже не помешало. Люди знали бы дорогу на хутор.
«Сорву-ка я этот чертов указатель», — подумал про себя сапожник.
Они отправились обратно к мастерской Густафсона, и, когда проходили мимо летнего коровника, на глаза молодой женщине попался незнакомый предмет — косовина с приспособленным вместо деревянной ручки коровьим рогом.
— Что это? — спросила она.
— Это — косовина, — объяснил сапожник. — Палка для косы.
Женщина озадаченно смотрела на палку. Вещь эта была удивительная, ни на что не похожая.
— Красивая штука, — сказала она. Молодой человек тоже заинтересовался.
— Вы не продадите ее нам? — спросил он.
— Не знаю, — сказал сапожник. — Это — вещь Эриксона. Спросите у него! Да и к чему она вам? Уж покупать, так с косой.
— Нет, — сказала женщина, — она и так красивая. Особенно из-за рога. Смотрите, какой он гладкий!
— За рог удобнее держаться, чем за дерево, — сказал сапожник.
— Так вы думаете, этот самый Эриксон нам косовину продаст?
— Думаю, продаст, — сказал сапожник.
— Хотя, кто его знает, — вдруг добавил он, — Эриксон любит старые вещи.
— Вы не спросите его от нашего имени, может, он продаст нам ее за двадцать пять крон?
— За сколько? — переспросил сапожник. — Хорошо, я спрошу.
И спросил.
Эриксон вытянулся на стульчике, как старая сухая жердь. Он едва сумел выдавить из себя согласие. Ему отдали деньги, после чего молодые люди поблагодарили всех и ушли.
— Вот это да… — только и сказал Эриксон.
— Чудно, ничего не скажешь, — засмеялся сапожник. Эман не сказал ничего. Двадцать пять крон за старую косовину!
— Пошли сорвем указатель! — предложил сапожник. — Я задыхался, когда рисовал его, вот и напутал.
Старики немного подумали.
— Пускай остается! — сказал вдруг Эман.
— Да, пусть сидит себе на столбе! — подтвердил Эриксон. — Деньги эти мы истратим на общество, а сейчас отложим их в отдельный ящик в твоей мастерской.
— А если кто еще приедет и будет спрашивать, где памятник?
— Ты о чем, о могиле Ингве?
— Мы знаем, где она.
— Проводим!
III
Людей, которые свое отработали, ничем не удивишь, Их можно застать врасплох, испугать, ошеломить, но удивиться их заставить нельзя.
Свое удивление они прячут под долгой молчаливой улыбкой. Затем оно, как и все остальные переживания стариков, переходит в чувство усталости.
Именно усталость и почувствовали обитатели Выселок в тот день, в воскресенье, после того, как новый почтовый ящик сыграл шутку с молодыми людьми, пустившимися на розыски памятника старины. Шутку, конечно, сыграл с ними не почтовый ящик и не выставленный над ним указатель, а сами старики. Это они обманули молодых людей, выдав им за памятник старины развалины дома и продав негодную старую палку.
Острое социальное зрение отличает повести ивановского прозаика Владимира Мазурина. Они посвящены жизни сегодняшнего села. В повести «Ниночка», например, добрые работящие родители вдруг с горечью понимают, что у них выросла дочь, которая ищет только легких благ и ни во что не ставит труд, порядочность, честность… Автор утверждает, что что героиня далеко не исключение, она в какой-то мере следствие того нравственного перекоса, к которому привели социально-экономические неустройства в жизни села. О самом страшном зле — пьянстве — повесть «Дурные деньги».
Книга посвящена французскому лётчику и писателю Антуану де Сент-Экзюпери. Написана после посещения его любимой усадьбы под Лионом.Травля писателя при жизни, его таинственное исчезновение, необъективность книги воспоминаний его жены Консуэло, пошлые измышления в интернете о связях писателя с женщинами. Всё это заставило меня писать о Сент-Экзюпери, опираясь на документы и воспоминания людей об этом необыкновенном человеке.
«Старый дом на хуторе Большой Набатов. Нынче я с ним прощаюсь, словно бы с прежней жизнью. Хожу да брожу в одиноких раздумьях: светлых и горьких».
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
«Долгое эдвардианское лето» – так называли безмятежное время, которое пришло со смертью королевы Виктории и закончилось Первой мировой войной. Для юной Делии, приехавшей из провинции в австралийскую столицу, новая жизнь кажется счастливым сном. Однако большой город коварен: его населяют не только честные трудяги и праздные богачи, но и богемная молодежь, презирающая эдвардианскую добропорядочность. В таком обществе трудно сохранить себя – но всегда ли мы знаем, кем являемся на самом деле?
Этот роман покрывает весь ХХ век. Тут и приключения типичного «совецкого» мальчишки, и секс, и дружба, и любовь, и война: «та» война никуда, оказывается, не ушла, не забылась, не перестала менять нас сегодняшних. Брутальные воспоминания главного героя то и дело сменяются беспощадной рефлексией его «яйцеголового» альтер эго. Встречи с очень разными людьми — эсэсовцем на покое, сотрудником харьковской чрезвычайки, родной сестрой (и прототипом Лолиты?..) Владимира Набокова… История одного, нет, двух, нет, даже трех преступлений.