Мы Любим Ингве Фрея - [30]

— Мы поставили сети, — прервал его сапожник. — Раньше на Выселках мы часто рыбачили.

— Ну, это было давно, — продолжал Виклунд. — А я ничего не успеваю. В общем-то, у меня не так много работы. Но каждым вечером ложусь спать и думаю: все-таки что-то забыл. Что забыл, мне так и не удается вспомнить, но вот, что позабыл сделать что-то, помню. И полночи не могу заснуть. Это, наверное, что-то вроде самогипноза… Но гипноз это или нет, а полночи не спишь… Сейчас машины работают быстро. У меня должно бы оставаться много времени. Но использовать его на себя мне все равно не удается. Наверное, и этому надо учиться. "Иной раз думаешь: в старину крестьянам приходилось легче. Они жали себе рожь серпами от зари до зари и не успевали думать ни о чем, кроме работы. А сейчас думать успеваешь, а мысли невеселые… Как у тебя, Петтерсон, остается время от работы? Фотографировать девушек занятие приятное.

— Не такое приятное, как считают. Кому приятно, а кому и нет. Почти все время уходит на уговоры. Девиц, которые хотят сняться на обложку, немного.

— Ну, наверное, в Стокгольме их хоть пруд пруди?

— В Стокгольме их тоже немного. Их везде мало. Те, кого стоило бы снять, соглашаются редко. А если соглашаются, то не хотят, чтобы фотография публиковалась. Так что не работа, а одна горильня… Но, конечно, назвать это тяжелой работой нельзя. Тут ты прав. Но, не снимая девочек, в нашем деле, в фотографии, не продвинешься. Да и ничего не заработаешь тоже.

— Вот как? — сказал сапожник. — Самое время идти домой.

— Я отвезу тебя, — предложил Виклунд. — Мне все равно нужно к вам. Мне нужен Эман. Хочу попросить его, чтобы он помог. Он сможет?

— Отчего не сможет, — сказал сапожник. — Эриксон приглядит за его курами. Старики измаялись, сами не знают, какую бы работу себе придумать.

— Силенка-то у него осталась? — спросил Петтерсон.

— У Эмана осталась, — сказал Виклунд. — У него осталась.

— Так я приду рано утром, — сказал сапожник, обращаясь к Петтерсону. — Мы должны вытащить сети рано утром.

— Во сколько?

— Примерно в шесть. Мы всегда вытаскивали сети рано. Я возьму с собой кофе в термосе… Да, пока не разошлись. Может, пойдем сорвем указатель?

— Оставь ты его! — сказал Виклунд. — Что тебе. Пусть твой памятник постоит еще немного. Дед мне много рассказывал об этом Ингве. Он его боялся. У Фрея была, кажется, старуха?

— Да, я помню ее, — сказал сапожник. — Она дожила до глубокой старости.

— Времена меняются, и мы вместе с ними, — сказал Виклунд. ^:

— Нет, тут ты ошибся, — сказал сапожник. — Мы не меняемся со временем. Просто становимся старше.

— Отец тоже так говорил, — подтвердил Виклунд.

— Я тут рассказал Петтерсону, как твой отец утонул, переправляясь через озеро с лошадью.

Петтерсон чуть не поперхнулся кофе.

— Но ты этого не помнишь.

— Нет, Я тогда был маленький, — сказал Виклунд.

— Вы здесь, что, в вашей деревне, все чокнутые! — возмутился Петтерсон. — Пожалейте нервы хилого горожанина. Может, я боюсь темноты?

— Он сюда не придет, так что бояться нечего, — сказал Виклунд.

— Да, — сказал сапожник. — Он сюда больше не явится…

— Вот жена твоя ничего не боится, — добавил он. — Она из лесов, как мы. Хотя жила подальше, на Севере… Она даже знает, что такое фуганок. И что такое косовина… Петтерсон не знает, что такое косовина.

— Мы на Томтебугатан с косовиной дела не имели. Куда ни посмотри, нигде ни одной косовины… Перед тем, как разойтись, выпьете посошок?

— Выпьем! — согласился Виклунд. Петтерсон налил мужчинам, себе и Аните.

— Может, вы придете и потрамбуете у меня сено? — спросил девушку Виклунд. — Правда, развлечение это не-большое.

— Я знаю, — сказала Анита. — Я больше не трамбую сена. Я натрамбовалась его на всю жизнь… Потом сутки ходить не можешь.

— Это так, — сказал сапожник. — Что правда, то правда.

— А вы не скучаете по деревне? Хоть немного? — спросил Виклунд.

— Не знаю. Кажется, не скучаю.

— Понятно. Моей жене вовсе здесь не нравится. Нам с ней трудно жить. Она хочет, чтобы я продал землю и переехал в город. Но что я буду делать в городе? Я ничего не умею. Да и на хутор сейчас покупателя не найдешь… Мой сын сразу же, как только сможет, уедет отсюда… Я его держать не буду. Пусть делает, как хочет!.. Но сам я останусь здесь.

— Разве ваша жена родом не из деревни? — спросила Анита.

— Родом она из деревни, но что с того. Ее воспоминания никак не связаны с моим хутором, как, например, у меня. Моя земля для нее ничего не значит…

Из деревни-то она из деревни, — продолжал Виклунд. — И деревней сыта по горло. Теперь ей хочется слышать человеческие голоса, общаться с людьми…

Пускай ездит в город! Лучше Стокгольм, чем Филадельфия… Но уехать в сенокос! Ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное, сапожник?

— Такого раньше не потерпели бы. Ее бы выдрали!., Хотя я ее понимаю.

— Я тоже понимаю, — сказал Виклунд. — Некоторым образом. Хотя почему она выбрала сенокос?.. Нашла себе удовольствие ходить в жару по городским улицам.

Петтерсон вспомнил городские улицы в летнюю жару и подумал; что прогуливаться по ним — великое благо.

Он ничего не сказал.

Он затосковал.

Он задумался.

Если этот долговязый пенек так же сильно привязан к своей земле, как я к моей старой Бирке, то он никогда не уедет из этих лесов. Скорее он отпустит жену на все четыре стороны.