Мы-курги - [59]

Мать Аппанны и остальные женщины в доме надели белые траурные сари и распустили волосы. Солнце уже, взошло, когда, появились музыканты. Грустно запели флейты, и печально и тревожно забили барабаны. А соседи и родственники все шли и шли к дому умершего. Они останавливались на дорожке, ведущей к дому, и клали на нее на банановых листьях вареный рис и куски кокосового ореха. Это была пища для духа деда. Каждый, оставивший еду, зажигал около нее фитилек в плошке с маслом и трижды говорил: „О, дедушка, ты умер“. Потом тут же на дорожке женщины начинали плакать, а мужчины по два раза стреляли из ружья. Церемония эта называлась „кулу беппо“, что значит „приношение пищи умершему“. Гости и родственники входили в дом, приближались к деду, касались его груди тыльной стороной руки, а потом прижимали ее к своей груди. И каждый из них выражал деду свое горе по поводу его ухода. Они обращались к нему, как к живому, и говорили слова сожаления и печали.

Тело деда завернули в белую ткань, положили ему на лицо бронзовое блюдо и зажгли рядом с ним масляную лампу.

Аппанна очень устал в этот день от своего горя и горя других, от плача женщин, от выстрелов. Он толком не спал две предыдущие ночи, и ему еще предстояли две таких же. Этот трудный день был длинным и никак не кончался. Но, наконец, наступила ночь. Все жившие в доме Аппанны и те, кто пришел разделить с его семьей ее горе, уселись вокруг деда. В центральном зале было холодно и сумрачно. Сидевших освещала только лампа, висевшая рядом с комнатой духов предков, и светильник около умершего. Огонек священной лампы отражался в большом бронзовом блюде. И временами Аппанне казалось, что блюдо опускается и поднимается и что дед начинает шевелить головой.

От усталости и слез веки Аппанны стали тяжелыми, а в глазах появились жалящие песчинки. Он уже плохо различал и сидящих, и лежавшего на циновке деда. Временами он впадал в какое-то забытье. Тогда он встряхивал головой, стараясь прийти в себя. Уйти он не мог. Он был уже взрослым и поэтому должен был разделить со всеми горечь этой ночи. Ночи, которая называлась „чау оливо“ — „бодрствование“.

Потом наступила такая же вторая ночь. Для деда она была последней в доме предков. Когда-нибудь, думал Аппанна, он снова вернется сюда, но только духом, чтобы занять свое место в канникомбре.

Четверо мужчин до рассвета пели печальные и длинные погребальные песни. Это были даже не песни, а певучие, под глухой стук барабана, рассказы о деде и той жизни, которую он прожил. Эти песни-рассказы были очень подробными, и Аппанна жадно их слушал. Он очень любил деда и гордился его мудростью и спокойной мужественностью.

Эта ночь прошла очень быстро, и Аппанне не хотелось, чтобы наступило утро. Но оно наступило и не было добрым. Деда вынесли во двор и начали готовить к последнему пути. Бабушка в белой вдовьей одежде первой полила его водой. Потом деда обмыли и натерли маслом. Горшки, в которых была вода для омовения, поставили вверх дном. На деда надели белую купью, положили на лоб золотую монету и вставили в его сложенные руки зеркало. Рот покрыли красной тканью. Дед лежал торжественный и красивый, но какой-то отчужденный. Над ним плыл синий дым камфоры, кусочки которой бросали время от времени в жаровню с раскаленными углями. Аппанна знал, что этот резко пахнущий дым отгоняет злых духов, которые могут украсть дух деда или доставить ему много неприятностей. В полдень принесли носилки, покрытые белой тканью, и положили на них умершего. Четверо мужчин подняли носилки. Мужчины были с непокрытыми головами и босиком. Таков обычай.

Глухо и печально забили барабаны, заплакала флейта. Начался погребальный танец, молчаливый и страшный. Носилки плыли на руках мужчин рядом с танцующими. И несшие носилки, и танцоры трижды сделали круг вокруг дома. Того дома, где так долго жил дед, куда привел он свою молодую жену, где звучали голоса его детей, а потом родились его внуки. Появились двое мужчин с факелами. Пламя металось в половинках кокосовых орехов и плыло на уровне носилок. Рисовые зерна и мелкие монеты полетели в небо. Оттуда они падали на людей, огонь и носилки.

Аппанне хотелось, чтобы этот танец длился бесконечно, ибо когда он кончится, деда унесут. Только танец мог задержать его здесь. Но задержки не произошло. Процессия двинулась со двора. Вслед за носилками шли две женщины с распущенными волосами. Одна из них несла еду для духа умершего, другая жаровню с огнем из кухонного очага. От этого огня загорятся манговые дрова кремационного костра. Опять бил барабан, музыканты дули в изогнутые медные трубы. Плакали женщины с распущенными волосами. Молча и печально шли мужчины. И хотя дорога к „тутангала“ — месту кремации была короткой, но Аппанне она показалась бесконечной.

Тутангала принадлежала окке Аппанны и была расположена недалеко от дома его предков. К ней примыкала „кекала“ — место, где не сжигали, а хоронили. Хоронили женщин, а мужчин сжигали. В тутангала на расчищенной площадке уже был сложен костер из дров священного манго. Носилки с телом деда трижды обнесли вокруг костра, а потом положили его у костра головой на юг. Бабушка поставила себе на голову горшок с водой. Горшок был дырявый. Вода тонкой струйкой текла по лицу бабушки, и было неясно, где слезы, а где вода. Бабушка прошла свой первый скорбный круг около деда. Вслед за бабушкой двигался отец Аппанны. Он был старшим сыном деда. Отец нес на голове кокосовый орех. За отцом шел муж тетки Аппанны и нес „кинди“ — маленький бронзовый горшочек. У всех троих на пальцах были кольца из священной травы — „куша“. Они трижды обошли тело и остановились. Бабушка стала в головах деда, отец — у ног, а муж тетки — сбоку. Бабушка сняла горшок с головы и ударила им о носилки. Во все стороны полетели черепки. Аппанна не ожидал от бабушки такого сильного удара. То, что сделала бабушка, называлось „кода куккуво“. Горшок символизировал связь умершего с живыми родственникамм. Теперь бабушка своими руками разбила эту связь. Отец разбил кокосовый орех, а муж тетки вылил воду из „кинди“. Тело деда больше не принадлежало живым. Только его дух, который еще томился, заключенный в этой мертвой оболочке, вновь вернется к этим живым.