Мы-курги - [45]

— Я имела в виду не это, — уступает Ниламма. — Я хочу сказать, что я еду на «остине» в Меркару.

Глаза Keттy приобретают живость.

— На «остине» поеду я, — заявляет он.

— Но… — сопротивляется мать.

— Ты слышала, что я сказал? На «остине» поеду я. В Меркару можешь ехать на джипе.

— Собирается дождь. Ехать далеко, а у джипа не в порядке обшивка. Будет течь.

— Меня это не касается! — срывается на крик Кетту. — Давно надо было починить! Я договорился с друзьями. Мне нужен «остин». Я не желаю разъезжать на джипе, как деревенский агроном или надсмотрщик. — И круто повернувшись, уходит в глубину двора, где расположены гаражи.

Мать остается стоять на дорожке, бессильно опустив руки, изуродованные тяжелой работой. У Keттy другие руки, холеные и пухлые. Руки бездельника и гуляки. Разговор окончен и возобновлять его бессмысленно. Ниламма вздыхает и зовет шофера джипа. Из ворот имения в это время выезжает «остин» и, сверкнув лаком и никелем, устремляется на шоссе.

— Кетту! — кричит Ниламма вслед «остину». Но машина даже не притормаживает.

— Вот так всегда, — говорит она печально. — Ведь он должен был сменить меня на плантации. Я ждала его с семи до десяти, а он так и не пришел. Что можно сделать с таким человеком?

Я не знаю, что можно сделать с тем, кто так и не кончил колледжа, с тем, кто не хочет работать, но хочет ездить на автомобиле и кутить в английском клубе? Ниламма, не дождавшись от меня никаких дельных соображений на этот счет, влезает в джип и уносится вслед за «остином».

Я сажусь у камина в большом зале и жду. В этом ожидании для меня есть особый смысл. Проходит час, полтора, а она все не появляется. Часы показывают 12. 12 часов дня. Наконец с лестницы, ведущей наверх, раздается:

— Доброе утро!

— Добрый день, — отвечаю я.

— Как день? — недоуменно спрашивают меня.

— День как день, — отвечаю я.

Она спускается в зал расслабленной походкой. Стройная девушка восемнадцати лет. Из-под тонких бровей на меня пристально смотрят большие черные глаза. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не скучающее, чуть брезгливое выражение лица, которое портит в ней все. Она садится в кресло и протягивает ноги к огню.

— Мы вчера все поздно вернулись, — говорит она с легким вызовом. — И отец, и я, и Кетту. Кстати, а где же трудолюбивая миссис Ченгаппа?

И я понимаю, что вчера, видимо, произошла стычка между дочерью и матерью.

— В Меркару? — удивляется Према. — Что ей там понадобилось? Эй! — вдруг громко кричит она. — Эй!

Я знаю, что слово «эй» относится к слугам, любому из них, который окажется поблизости. Имен их она не помнит. В этом нет для нее необходимости. Появляется старый слуга лет шестидесяти. Он с трудом переставляет ревматические ноги.

— Подай пепельницу! — приказывает Према. Пепельница стоит тут же, рядом, нужно только протянуть руку. Но Према не желает ее протягивать.

— Эй! — снова кричит она. Входит тот же слуга.

— Подай виски! — приказывает молодая хозяйка. Бутылка стоит на журнальном столике на расстоянии шага. Но Према не хочет делать этого шага.

Сигареты и виски. Это не для кургской женщины. Но Према себя к ним и не относит. Она соприкоснулась уже с другим миром, с тем, что лежит далеко, за океаном. Она считает себя частицей этого мира. Она проучилась целый год в колледже в Филадельфии. Из Филадельфии она привезла рассказы об особняках американских миллионеров, набор мини-юбок и привычку к сигаретам и виски. Диплома она оттуда не привезла. Заниматься было слишком скучно. Если бы можно было крикнуть старому слуге:

— Эй, подай диплом!

Но слуга этого подать не может. И диплома нет, а есть тягучие праздные дни. И эти дни надо убивать чтобы дожить до вечера, когда можно будет «встряхнуться» в английском клубе.

— Скучно мне, — говорит Према. — Скучно, понимаете? Можно что-нибудь сделать, как вы думаете?

Я не знаю, что можно сделать, потому что мне не бывает скучно. Према разочарованно смотрит на меня.

— У тебя есть какое-нибудь желание? — спрашиваю я. — Самое большое?

Према на минуту задумывается.

— Конечно, есть, — уверенно говорит она. — Белый «роллс-ройс». Весь обтекаемый и стремительный. Представьте себе, я мчусь на такой машине по этой скучной деревне — Кургу.

Я представляю. Мне это не трудно сделать. Я уже видела такое. Только был не белый «роллс-ройс», а голубая японская «тайота». И Према за рулем этой машины. Машина неслась на предельной скорости по шоссе, и я успела увидеть только упрямо сжатые губы и глаза. Их выражение я помню до сих пор. Я думаю, что такие глаза бывают у пулеметчиков, нажимающих на гашетку. Только в руках у Премы была не гашетка, а баранка. Но это было уже неважно. Она «простреливала» «тайотой» скучный и ненавистный Кург. Она сводила с ним какие-то счеты. Она мстила ему этой стреляющей скоростью.

— Выбью из миссис Ченгаппы эту машину. Вот увидите! — и непреклонно вздергивает голову.

— Према! Ты рассиживаешься здесь, а я должен с утра загорать на плантации?

Это Кумар. Старший брат. Первенец миссис Ченгаппы. Единственный из троих, кто кончил колледж. Единственный из них, кто может встать с утра и отправиться на плантацию. Там он садится в кресло около сушильни и потягивает пиво из бутылок, стоящих на бетонном помосте. Когда ему кажется, что рабочие двигаются не так, как ему хочется, он кричит на них. Потом ему это надоедает и он отправляется домом. Он — единственная надежда своей матери. Чем-то близкий ей человек. Остальные чужие.