Мы из сорок первого… Воспоминания - [21]

Для нас, служивших по первому году, этот летний поход оказался не под силу. Первый десяток километров полк бодро шагал в ногу — это в утренние часы, — но затем всех одолела неописуемая жажда. В селах, которые мы миновали, сердобольные женщины выставляли на скамьях перед хатами ведра с ледяной колодезной водой. Пить во время движения не разрешалось, а почему — мы тогда не понимали. Узнали через пару часов.

На пятнадцатом километре бойцы не выдержали, и строй рассыпался в разные стороны: люди припали к ведрам с водой. Сейчас можно верить или не верить, но мы залпом выпивали по 3–5 литров. Фляги емкостью в 1 литр хватало только на хороший глоток. Мы не пили в обычном понимании этого слова, а попросту выливали флягу за флягой в рот. Приписной состав от нас не отставал. Командиры не удерживали — им следовало подготовить нас к этому до похода.

Результаты «водопоя» не замедлили сказаться. При подъеме на очередную гору полк бесшумно и молча улегся в дорожную пыль. Такого ощущения я никогда ранее не испытывал: вода «ударила» в ноги. Так повлияло на организм безмерное накачивание его ледяной водой.

Командиры не делали попыток поднять полк — мы все куда-то провалились и не подавали признаков жизни. Проехало большое начальство и укатило дальше, даже не «отматюгав» наших командиров. Те чувствовали себя виноватыми, но изменить ничего не могли: нам надо было через все это пройти. Очень скоро мы усвоили железные правила питьевого режима в летнем походе, и такое с нами больше не повторялось.

Всю оставшуюся часть дня двигался не солдатский строй, а толпа взмыленных, измученных людей, еле волочивших ноги от нескончаемой жажды и уже заработанных водяных мозолей. Многие продолжали осаждать колодцы, которых так много оказалось на нашем пути! Колонна теряла бойцов на каждом шагу. Мы шли, а сбоку от дороги одного упавшего отливали водой, другого — клали на носилки и куда-то тащили, а третий лежал, закатив глаза, и дышал, как паровоз. Я в тот день больше не пил, а потому до вечера с ног не валился. В целом наша колонна представляла собой жуткую пародию на «Железный поток» Серафимовича.

Со следующего дня начались тактические занятия по отработке «наступления» — в армии даром есть хлеб не положено. Наступили трудные дни: часами мы двигались бегом и ползком с пулеметами то в гору, то с горы; гимнастерки были насквозь мокрые от пота, который буквально хлестал из-под касок, заливая лицо; ночью гимнастерки высыхали и становились белыми от выступившей соли, а потом — лопались.

Не все сумели выдержать это испытание. В один из больших привалов два представителя солнечной Грузии, исчерпав моральные и физические силы, дружно застрелились из своих пистолетов ТТ. То ли у них действительно иссякли силы, то ли от мысли, что через неделю-другую — в бой, сейчас судить трудно, но этот прискорбный факт имел место в соседнем батальоне, и с ним долго разбирались. Мы, северяне, выдержали и жару, и перегрузку, а они — нет. Никто из нас их не осуждал, но и не жалел. Трудные, порой невыносимые, условия армейской службы в пехотных частях того времени, с которыми пришлось столкнуться, приучили нас негативно относиться к проявлениям человеческой слабости типа «я больше не могу», «я устал», «у меня нет сил» и тому подобным. Большинство моих товарищей считали, что солдат обязан выносить все тяготы службы, а иначе — какой же он солдат, тем более что немолодые командиры запаса делили их наравне с нами.

В эти нелегкие дни я все же сумел отправить Нине целых две открытки без какой-либо надежды, что они дойдут до Ленинграда. На самом деле, у меня в резерве оставалась одна открытка — мы так лихо выехали из Кривого Рога, что покупать было некогда. Эту единственную открытку я аккуратно разрезал вдоль на две половинки. То, что нижняя оказалась без марки, не имело значения: при получении ее Нина оплатит услуги почты непосредственно почтальону, поскольку тогда существовал такой порядок — почту доставляли непосредственно в каждую квартиру.

Разумеется, обратного адреса я не имел, но свое местонахождение указал непосредственно с карты: 47°10″ северной широты и 29°40″ восточной долготы. Моя подруга — будущий картограф — без труда определила место, где я находился, а ее отец[20], носивший четыре «шпалы», думаю, сумел ответить ей на вопрос, что я делаю на границе с Бессарабией, откуда он был родом.

Каждая из половинок открытки действительно дошла до Ленинграда, продемонстрировав тем самым полное единение армии и народа! Ведь вручал я эти горе-открытки в селах прямо на ходу женщинам в руки с просьбой отдать их на почту, а там сразу видели, что посылает солдат, находящийся в экстремальных условиях, да к тому и влюбленный! А женщинам — великое спасибо: это были жители будущего «Приднестровья» девяностых годов[21].

Питьевой режим мы освоили быстро. Выяснилось, что пока солнце над головой, пить не следует вовсе. Если же станет невмоготу, можно прополоснуть рот слегка подсоленной водой из нагревшейся к тому времени фляги и сплюнуть, не глотая. И только, когда солнце уйдет за горизонт, за ужином — перед самым сном — можно отвести душу и с наслаждением выпить 2–3 котелка горячего чая с сахаром и хлебом. Такой режим питья я сохранил на долгие годы, и он меня никогда не подводил.