Мы из ЧК - [108]

Иван Григорьевич тепло поблагодарил осмотрщицу, хотя и был разочарован ее нехитрым рассказом.

Был еще второй случай. Сотрудник областного управления Артюхов шел из поселка Тастак к трамваю. И вдруг услышал такой разговор. Несколько старушек, сидя на скамеечке у дома, говорили, что в Тастаке никогда воинских частей не было и видно солдаты обманули этого беднягу.

— А что случилось? — поинтересовался Артюхов.

Старушки, перебивая друг друга, поведали о том, что подошел к ним вроде кореец и сказал: «Заняли у меня два солдата деньги, обещали принести, да вот нет что-то. А часть ихняя вроде бы в Тастаке стоит, а где — любой покажет…»

— А какой этот «кореец» из себя?

— Да бедно так одетый: черные брючишки да пиджачок… А на голове фуражка. Тоже черная.

— И давно это было?

— Да, почитай, и четверти часа не минуло.

Артюхов посочувствовал доверчивости «корейца» и пошел к трамваю. За углом он прибавил шагу и заметил на остановке мужчину в черном костюме. Но тот сел в трамвай и уехал.

С помощью Артюхова Кузнецов разыскал старушек и переговорил с ними. Но ничего нового не узнал.

И вот шагает Иван Григорьевич по Кавалерийской. Обычная городская окраинная улица. Утопающие в садах дома. Узкие калитки. Свирепые тощие псы, лязгающие цепями.

В доме Ван Шен-гуна Кузнецова встретила русская женщина. Узнав о цели визита, она пригласила его в дом.

— Шура, к вам пожарник пришел.

Китаец, сидевший за столом, отложил в сторону газету, поднялся.

— Хорошо. Я сам все покажу.

Иван Григорьевич осмотрел печь, сарай с углем и саксаулом, спросил, где хранится керосин. Слазил на чердак, проверил разделку печных труб. После осмотра чекист в сопровождении хозяина вернулся в комнату, чтобы сделать записи. Присев к столу, он с удовольствием вытянул гудящие ноги и, отодвинув газету, раскрыл тетрадь. День был жаркий, во рту пересохло. Иван Григорьевич попросил воды.

— Маша! Налей-ка товарищу чаю.

Кузнецов запротестовал, но хозяйка уже поставила перед мужчинами пиалы.

— Зеленый чай, — пояснил хозяин. — В жару после него пить меньше хочется.

Отказываться было неудобно, и Кузнецов взял в руки пиалу. Кивнув на газету, с любопытством спросил:

— Что новенького?

— Похоже, скоро и на нашей улице будет праздник, — ответил Ван Шен-гун. — Я думаю, скоро наши начнут наступать.

Чекист не знал, кого хозяин считает своими, а кого чужими, и ответил неопределенно.

— Нелегко это будет сделать теперь.

— Кто же говорит, что легко, — согласился Ван Шен-гун. — Ведь чанкайшисты заняли всю индустриальную часть Маньчжурии и вытеснили наших в сельскохозяйственные или горно-лесистые районы севера и северо-востока. Да только времена теперь не те, что в 1932 году.

— А причем здесь 1932 год? — с интересом и некоторым недоумением спросил Иван Григорьевич.

Ван Шен-гун задумался.

— Тут, видите ли, вот дело какое. В 1931 году японская Квантунская армия окулировала Маньчжурию. Я тогда был бедным крестьянином и копался на своем огородике в деревне близ Чанчуни. Этот город, как известно, японцы объявили столицей империи Маньчжоу-го, нарекли его Синнин и посадили на престол императора Пу-и, своего послушного ставленника. В то время все это меня мало касалось. Но были люди, которые говорили, что японцы — грабители и их вместе с Пу-и надо выгнать.

Появился такой агитатор и в нашей деревне. Японцы пронюхали об этом и прислали из Чанчуни полицейский отряд с дюжиной своих советников. Жителей деревни собрали возле дома старосты. А тут еще оказалось, что накануне, ночью, на поселок японских колонистов по соседству с нашей деревней кто-то совершил нападение.

Японский советник через переводчика предложил выдать, как он сказал, «красных дьяволов» и смутьянов. В противном случае пообещал сурово наказать всех поголовно. Крестьяне молчали. Тогда японец приказал запереть нас в двух фанзах. Мужчин затолкали в одну, женщин с детьми — в другую.

Наутро, не добившись ответа, японцы отобрали десять человек. Среди них были мой отец и старший брат. Всех их расстреляли на наших глазах.

Весь день мы стояли, под палящим солнцем и смотрели на убитых. А на ночь нас опять загнали в фанзу. Кто-то сказал, что если не убежим, нас всех убьют. Нашли мы несколько палок, стали делать подкоп под стену. На наше счастье земля была сырая, и сделать лаз оказалось нетрудно. За стеной в трех-четырех метрах, а мы знали это, начинались посевы гаоляна. Несколько стариков отказались уходить. Пришлось связать их, заткнуть рот. Впрочем, это не помогло. Наутро всех оставшихся казнили.

Несколько дней прятались мы на полях. Но это было опасно, и мы стали расходиться кто куда. Я и еще четверо пошли на восток в горы. Там я попал к партизанам. Скоро стал участвовать в засадах и боях. Потом японцы начали истребительную войну против партизан, которых они иначе как хунхузами не называли. Наш отряд несколько раз вырывался из окружения, уходил на восток. Но потом нас прижали к советской границе. Мы дрались с японцами почти сутки, но вырваться так и не сумели. Ночью оставшиеся в живых переплыли через речку на советскую сторону. В этом бою я был ранен в ногу и в грудь навылет. Потерял сознание, как меня переправили, не знаю.