Мы - инкубаторские - [6]

За дверью воспитательской тяжело прогромыхали чьи-то шаги. Яцик невольно вздрогнул — шаги принадлежали директору интерната Щербе.

— Па-а-а-дъем!!! — раздался его крик.

Яцик представил, как сейчас Щерба врывается в палаты и сдергивает на пол тех, кто не успел проснуться. А их матрацы вместе с подушками и простынями летят в лестничный пролет.

— Я безвольный человек, — вдруг произнес Дим Димыч и улыбнулся. Яцик удивленно приподнял глаза.

— Да, я безвольный человек, — повторил Дим Димыч, вздыхая. — Я должен вставать в пять утра, как советуют врачи, делать зарядку, потом пробежку не меньше получаса, после — контрастный душ. Иначе… — Дим Димыч запнулся. — Но мне нужен компаньон. Я живу здесь, на Авиационной, неподалеку. Завтра в пять я жду тебя на стадионе. Согласен?

Не то чтобы выражая согласие, а скорее от неожиданности предложения Яцик кивнул головой. Дим Димыч долил себе и Яцику из термоса чая:

— Но смотри, — Дим Димыч прищурился, — уговор дороже денег. Верно?

— Верно, — проговорил Яцик, еще не веря в серьезность предложения.

— А чтобы ты нечаянно не проспал, я буду оставлять дежурным воспитателям записку и тебя будут будить. А то как же это? Я встану ни свет, ни заря, а тебя нет. Нехорошо?

— Нехорошо, — сказал Яцик.

Дим Димыч, протянув руку, потрепал его по макушке, и, быть может, впервые в жизни Яцик забыл подумать, что теперь ладонь Дим Димыча будет чем-то пахнуть.

ЛЮБОВЬ

Эрик Пустовойтов влюбился в Мальвину. В нее нельзя было не влюбиться. Во всяком случае так считал Эрик. Во-первых, Мальвина была красивая. У нее были большие карие глаза, слегка курносый нос и длинные волосы. Во-вторых, она не походила на остальных девочек — спокойная, ко всем почему-то обращалась на «вы», никогда ни у кого не списывала, в игры с другими девчонками не играла. Из-за этого некоторые считали, что она зазнается и много корчит из себя. Эрик помнил, как классная на уроке математики завела ее в класс:

— Ребята, это Оля Рудзикайте, новенькая, знакомьтесь.

Девочка, наклонив голову к плечу, обвела глазами всех ребят. И Эрику показалось, что если он встретится сейчас взглядом с Мальвиной — так ее потом прозвали, — то та сразу догадается, как она ему понравилась.

Мальвина сидела в среднем ряду за второй партой, и Эрик, осторожно скосив глаза, мог незаметно для других разглядывать ее. На душе у него в такие минуты было светло и празднично. Его распирало безотчетное желание: засунув два пальца в рот, оглушительно свистнуть, чтоб у математички мел вывалился из рук, или сделать стойку на голове, но вместо этого, тяжело вздохнув, он отворачивался к окну и принимался рассматривать прохожих. А один раз Мальвина, видимо, почувствовав на себе его взгляд, обернулась. На секунду их глаза встретились, и еще долго потом, вспоминая тот миг, Эрик чувствовал, как сладко замирает у него сердце. Ему было стыдно неизвестно за что и хотелось дурачиться, петь или плакать. И тогда Эрик написал Мальвине записку.

Мария Кузьминична, стоя в двери, осмотрела притихшую спальню:

— Ну ладно, — проговорила она, — спокойной ночи. — И вышла, погасив свет.

Еще несколько минут в палате было тихо. Если бы Мария Кузьминична была человеком наблюдательным, она бы обратила внимание на эту непривычную, без перешептываний и смешков, мертвую тишину. Но она была человеком ненаблюдательным, к тому же ее ждали дома, ведь уже было как-никак десять вечера…

Первым подал голос Рыжий, остряк и поэтому всеобщий любимец:

— Эрик, ты уже спишь?

Эрик Пустовойтов лежал не двигаясь, забившись под одеяло и оставив лишь маленькую щелочку, чтобы дышать. Было ли ему страшно? Наверно, если можно назвать страхом ощущение безысходности, сосущее под ложечкой… Услыхав голос Рыжего, он поежился, и сердце, сорвавшись, забилось…

«Значит, правда?» — мелькнула догадка.

— Эрик спит, — Рыжий привстал на кровати. Спальня безмолвствовала. Это не входило в планы Рыжего. Если бы Эрик сейчас нашелся, что ответить, то, вполне возможно, у этой истории не было бы продолжения. Но Эрик смолчал. Тогда из дальнего угла раздался голос Штыря:

— Эй, Хряк, — обратился он к Зуйкову, который спал под выключателем. Он был самый толстый в классе, и за это ему доставалось чаще, чем другим. Как его только не дразнили: и Шпиг, и Жиртрест, и почему-то Сельдерей.

— Эй, Хряк, вруби свет. Разбираться будем.

Вспыхнул свет.

«Теперь — всё», — понял Эрик.

Рыжий, спрыгнув с кровати, подошел и сел на постель к Эрику. Зевая и ежась, встали еще человек десять. Кто-то спросил:

— Рыжий, глянь, может, он сдох от страха?

Рыжий, обрадованный всеобщим вниманием, сунул руку под одеяло:

— Нет, теплый еще…

— А может, он обоссался? — Раздались смешки.

— Ладно, — оборвал смех Штырь, — чего ржете? Человек влюбился, а вы…

— Влюбился! — хохот усилился. Штырь и сам, не сумев или не пожелав сдержать улыбку, усмехнулся:

— Ну что ты, Эрик? Давай расскажи нам всё. Как своим друзьям. А?

— Давай! — загалдели пацаны.

— Толкни речугу…

Кто-то потащил с Эрика одеяло. Тот судорожно вцепился в него, словно это была броня, но силы оказались слишком неравными.

— Ишь какой стеснительный… — прокомментировал Рыжий.