Мы идeм по Восточному Саяну - [114]

Кажется, нигде на Саяне ледники не подвергли такому поистине грандиозному разрушению горы как именно здесь, в восточной оконечности хребта Крыжина. Вряд ли кто из пытливых разведчиков проникал в гущу нагромождений Фигуристых белков. Трудно поверить, чтобы туда могли пройти и звери. С болью и сожалением пройдем мимо и мы, зная заранее, что этого никогда не простишь себе. Не случись с нами продовольственной беды и не будь мы связаны с Мошковым местом и временем встречи, непременно попытались бы подняться в те цирки, куда стекают языки снежных полей, чтобы узнать, не остатки ли это ледников, взобрались бы и на грозные вершины. Еще много лет Фигуристые белки будут дразнить пытливых натуралистов, разведчиков, туристов, а те, кто проберется туда, унесут неизгладимое впечатление о Саянской природе.

Надвинувшийся из щелей туман прикрыл горы. Заморосил дождь, пришлось спуститься в цирк. Вечер сырой и прохладный застал нас на нижней террасе. Вернуться к Павлу Назаровичу нам не удалось. Заночевали v верхней границы леса, которая здесь проходит на высоте примерно 1500 метров.

Мы здорово устали, голод продолжал строить козни. Воспользовавшись светом небольшого костра, я решил записать свои впечатления.

— Вы слышите запах, откуда это его набрасывает? — сказал Козлов, вставая и с любопытством вытягивая голову навстречу вечернему ветерку, набегавшему случайно снизу.

Я тоже встал. Прохладный воздух был переполнен ароматом каких-то цветов, поглотивших в окружающей среде запахи сырости, мхов, обветшавших скал. В нем мешалась ванильная пряность с гвоздичной свежестью и еще с чем-то незнакомым, но очень приятным.

— И родится же этакий пахучий цветок, что духи, — заключил Степан, усаживаясь к костру и принимаясь за сушку листьев бадана… Их он курил, примешивая крошки тополевой коры, но, накурившись, долго отплевывался и чертыхался в адрес медведя, разорившего наш лабаз.

Рано утром мы спускались в глубину ущелья Белой. Опять набросило тот же запах. Мы стали присматриваться и увидели мелкие кустики высотою 30–40 сантиметров с мелкими листьями и светло- и темнорозовыми цветами. Они-то и были наделены тем самым ароматом, которым мы вечером восхищались. Это душистый рододендрон из вечнозеленых. Растет он в подгольцовой зоне, преимущественно по крупным россыпям, и местами образует сплошные заросли, вытесняя другие виды растений. В солнечные дни запах цветов душистого рододендрона распространяется далеко за пределы зарослей.

Мы наломали прутиков с цветами и принесли Павлу Назаровичу.

— Да ведь это белогорский чай, куда лучше лавочного. Чего же так мало принесли! — сокрушался старик.

Действительно, заваренный кипятком прутик передавал свой запах воде. С этого дня «белогорский чай» прочно занял место в нашем меню и люди не упускали случая собирать его.

На четвертый день мы пришли в лагерь. Пугачев уже вернулся с Кинзилюка.

У Трофима Васильевича после разведки создалось благоприятное впечатление о Кинзилюкском ущелье, чего не привезли мы о Кизире. После недолгих раздумий решили утром выступать. Наши продовольственные запасы пополнились копченым мясом и рыбой Путь лежал на восток по Кинзилюку до ее вершины, где мы должны были дождаться самолета.

— Неужели Мошков не догадается банку спирту прихватить, ну и устроили бы пир! — говорил Алексей, а в голосе сомненье.

Прошло уже много дней с тех пор, как были доедены крошки последней галеты, давно нет соли Какой-то незначительный запас муки и сахара хранился во вьюке Алексея, но это на тот случай, если кто заболеет. Трудно привыкнуть к несоленой пище, тем более если она однообразна.

Теперь не было необходимости собираться нам за трапезой: мясо висело в коптилке, и каждый мог подойти, взять сколько ему нужно и когда захочет. Черемша же свежая и вареная вызывала отвращение. Но самое страшное, что я заметил, возвратясь с Белой, — в лагере не стало обычного оживления. Люди замкнулись. К этому привели голод, угрюмая природа и неизвестность, что поджидала нас впереди.

Над горами сгущался сизый сумрак вечера. Побагровели тучи. По Кизиру расползался туман, щедро разливал прохладу.

Костер давно догорел и, распавшись на угли, угасал. Все переговорили. Завтра выступаем.

— Ну, а ежели Мошков не подбросит продуктов, тогда что делать будем? С Кинзилюка, поди, далеко до Жилухи? — спросил Курсинов, самый старейший из рабочих, повернув в мою сторону суровое лицо, изъеденное комарами.

Товарищи насторожились. Наступило тягостное молчание. Этот вопрос мучил всех, в том числе и меня. Я верил Мошкову в его преданность делу, в его честность, но я не мог заглянуть вперед и на минуту времени. Мы должны были ко всему подготовиться, а самое главное не потерять надежду, которая еще жила в людях.

— Не может быть, чтобы Мошков забыл про клятву. Он коммунист, с него спросят, — ответил я, стараясь придать своему голосу наибольшую уверенность. — При всех случаях наш путь в жилуху лежит только через вершину Кинзилюка. Туда и пойдем. Сейчас еще рано давать оценку этому решению, как и равно сомневаться в успехе этого предприятия. В нашем распоряжении неделя, будем верить, что все обойдется благополучно.