Мы идем на Кубу - [9]

— Братцы, сюда! Во какая! — и разводит руки.

В бассейне плавает акула-молот. Рыло у неё, как самый настоящий молоток, хоть сваи забивай! Нырнёт акула вниз и снова вверх рвётся. Выпрыгнуть хочет. Злится, поди. Людей вокруг много, а не ухватишь.

Рядом в водоёме дельфины носятся. Головы поднимают, вглядываются, потому что прямо за аквариумом берег океана. Видно, слышат они рокот, по вольной воде тоскуют. Мне их даже жаль стало. Дельфину простор нужен…

Хоть с океана и дул свежий ветер, жара наступила невыносимая. Пошли мы напиться. Подали нам в буфете апельсиновый сок, а в стаканы бросили глыбки льда. Плавают они в стакане, как айсберги. Сидим, через соломинку сок потягиваем, а Франциско уже опять нас торопит:

— Скорей! Гавана большая! Муй гранде! Всё посмотреть надо! — и радостно размахивает руками.

В ГАВАНСКОМ НЕБЕ

День перевалил на вторую половину, мы уже успели объездить, наверно, с пол-Гаваны, а Франциско вёз нас ещё к какой-то башне, с которой видно всю Гавану сразу.

По широким гранитным плитам мы прошли через площадь и остановились у ступеней огромной башни, как лилипуты у толстой подошвы великана. Вот и знакомая трибуна, с которой выступает Фидель. А рядом памятник большелобому человеку.

— Монумент Хосе Марти! Гранд революсионарио, гранд поэта! — с уважением произнёс Франциско. — Великий революционер, великий поэт!

Мы миновали трибуну, поднялись по ступеням и оказались в башне с высоченным потолком. Потом вошли в кабину лифта, пол вздрогнул, и мы почувствовали, что поднимаемся. Лифт, словно вздохнув, остановился.

Мы вышли наружу. Вокруг нас гудел ветер. Пронеслось и потёрлось боком о башню облако. За гранитным барьером балкона во все стороны разлеталась Гавана. Широкие плиты площади, по которой мы недавно шли, казались сверху маленькими квадратиками. Возле памятника Марти двигалось едва заметное пятнышко — часовой.

Вся Гавана волновалась, как яркое цветное море. По улицам лодочками плыли автобусы. Как многопалубные лайнеры, поднимались небоскрёбы. А за ними синело и катилось настоящее море.

Франциско радостно смотрел на нас и говорил:

— Теперь вы никогда не забудете Гавану!

Мы стояли тесной кучкой на самой высокой башне, словно на капитанском мостике. Шумел ветер, летели облака. И казалось, будто мы все вместе плывём на могучем лайнере. И называется он «Гавана».

МАРКА С ФИДЕЛЕМ КАСТРО

Назавтра я снова поехал в город. Надо достать для друга марку с Фиделем. Больной из-за марок! Придёшь из плавания, а он уже бежит навстречу: «Марки привёз?» Выложу ему во Владивостоке на стол — получай, радуйся!

Я сидел в автобусе и глядел, глядел. Со всех сторон весело кричала, сверкала и тараторила Гавана. Мальчишки с криком катили на тележках стеклянные банки с напитками. В них плавали куски арбузов, бананов, ананасов. Вода вкусно светилась. Газетчик-мулат размахивал пачкой газет и кричал:

— «Революсион»! «Революсион»!

Спрыгнул я у Капитолия. Подойдя к мальчишке в красной майке, который продавал воду, спросил, где можно купить марки. Мальчишка внимательно выслушал меня, развёл руками — не знаю, мол, — и стал уговаривать выпить воды. Я выпил стакан рефреско — холодной воды, а ко мне подбежал другой малыш с газетами в руках. Он тоже выпил стаканчик рефреско и потянул меня за рукав.

— Руссо! Эгей! Что тебе? Я объяснил.

— Это проблема, — сказал мальчишка, но, подумав, показал вниз по улице. — Там увидишь.

Ещё издали я заметил магазин, в витрине которого стоял большой портрет Фиделя. Фидель, словно живой, раскуривал сигару. Я вошёл в магазин. Со стен и полок тоже смотрели разные портреты. Но марок не было. Я очень огорчился, и это, наверно, было заметно, потому что продавщица подошла ко мне и спросила, что я ищу. Я взял бумагу, нарисовал на ней марку с зубчиками, Фиделя внутри, а рядом поставил вопросительный знак. Она поняла и закивала головой.

— Почта-телеграф, — сказала она и послала меня обратно, вверх по улице.

Пока я добрался до площади, весь взмок от жары. Зато почту узнал сразу: на крыше фигурка человека с крылышками на ногах, а внизу, над дверью, надпись: «Почтамт». «Ну всё, — подумал я, — теперь-то уж я без марки не уйду!»

Я не успел войти в здание: грохнул гром, рухнул дождь, и все бросились кто куда. Мальчишки с банками — под деревья, и я с ними. Разносчик газет накрылся газетой. А дождь бьёт так, что от газеты клочья летят. Всё забурлило, автобусы забрели по брюхо в воду, остановились. Вокруг реки бурлят. И молнии со всех сторон — хлоп, хлоп! Одна женщина туфельки сняла и под дерево. Хохочет. Лишь отряд милисианос шагает. Им прятаться не положено.

Стою под деревом и думаю: «Доберусь до почтамта, целый десяток марок куплю. Ни у кого во Владивостоке таких нет!»

Вдруг туча пропала, схлынул поток. Пошли автобусы. Газетчик снова замахал газетами. Женщина надела туфельки и отряхнула волосы. Всё вокруг задымилось паром. И даже от солнца пошёл дымок, будто оно закурило сигару.

Перебежал я через дорогу, влетел на почтамт. А там толпа стоит, все смотрят, как с меня ручьи текут, и смеются:

— Ну как, нравится гаванский дождь?

«Ничего, — думаю я, — зато у меня будут марки!» Подошёл я к окошку и говорю: