Мы и Они - [2]

В начале октября Томкинсы купили лодку, и окружающие облегченно вздохнули. Особенно мамина подруга — она подметила, что мотор у лодки наверняка подержанный. Стало известно, что у тестя мистера Томкинса есть дом на берегу озера и что семье позволено пользоваться этим домом сколько угодно. Это объясняло, куда они исчезают на все выходные, но не помогало смириться с их отсутствием. Я так тосковал, будто мою любимую телепередачу закрыли.

В тот год Хеллоуин пришелся на субботу, и когда мама повела нас в магазин, все нормальные костюмы уже разобрали. Сестры нарядились ведьмами, я — бродягой. Я предвкушал, как в замаскированном виде постучусь к Томкинсам, но в окнах у них было темно — опять уехали на озеро. На крыльце они оставили банку из-под кофе, полную монпансье. Рядом лежала записка: «БЕРИТЕ НА ЗДОРОВЬЕ, ТОЛЬКО НЕ ПОМНОГУ». Монпансье, значит. Среди хеллоуиновских трофеев эти мелкие россыпные леденцы котировались ниже всего. И не только мы с сестрами так думали — как бы в подтверждение, целая уйма монпансье плавала в собачьей миске, стоявшей рядом. Смотреть было противно: значит, именно так монпансье выглядит в твоем желудке?! И как унизительно, когда тебе запрещают брать помногу то, чего тебе и даром не надо! «Эти Томкинсы больно деловые!» — сказала моя сестра Лайза.

Хеллоуин миновал. На следующий вечер, когда мы смотрели телевизор, в дверь позвонили. Чужие заходили к нам редко, и меж тем как отец остался в гостиной на втором этаже, остальные — мать, сестры и я — скопом сбежали по лестнице и, открыв дверь, обнаружили на своем крыльце семейство Томкинсов в полном составе. Родители выглядели как обычно, но сын с дочкой нарядились в костюмы: девочка балериной, а мальчик каким-то грызуном, с ушами из махрового полотенца и хвостом, подозрительно напоминающим шнур от утюга. Они объяснили, что вчера были на озере совсем одни и пропустили шанс отпраздновать Хеллоуин.

— Вот мы и пришли сегодня. Вы позволите? — сказал мистер Томкинс.

Я объяснил этот поступок тем, что у них не было телевизора, но кое-чему можно даже без телевидения научиться. Выпрашивать конфеты на Хеллоуин — в порядке вещей, но выпрашивать конфеты первого ноября — это уже называется «побираться» и ставит окружающих в неловкое положение. Такие вещи человек обязан усваивать из воздуха, просто живя на этой земле, и меня взбесило, что Томкинсам это не ясно.

— Нет-нет, конечно же, еще не поздно, — сказала мама. — Дети, а ну-ка… сбегайте… принесите конфеты.

— Так они же кончились, — возразила моя сестра Гретхен. — Ты вчера все раздала.

— Не эти, — сказала мама. — Другие. Давайте-ка, тащите быстренько.

— Что-о? — прошипела Лайза. — Наши? Которые мы заработали?

Да, именно их наша мама и имела в виду, но при Томкинсах ей не хотелось говорить в открытую. Боясь обидеть гостей, она хотела создать впечатление, будто у нас всегда наготове целый мешок сладостей — дожидается, пока кто-нибудь прямо с улицы зайдет и попросит.

— Ну что же вы, — сказала она нам. — Живей!

Моя комната была крайняя от входа, и загляни Томкинсы в ее распахнутую дверь, они увидели бы мою кровать, а на покрывале — бумажный пакет с надписью: «МОЕ! РУКИ ПРОЧЬ!» Мне вовсе не хотелось, чтобы Томкинсы узнали о моих сокровищах, и, войдя в комнату, я прикрыл дверь, задернул шторы и, вывалив весь пакет на кровать, начал выискивать что похуже. Шоколад всю жизнь действует на меня плохо. Не знаю, аллергия это или что, но стоит съесть малюсенький кусочек, как в глазах у меня темнеет и голова раскалывается от боли. В конце концов я научился избегать шоколада, но в детстве отказывался смириться со своей ущербностью. Съедал эклеры, а потом, когда в висках начинала пульсировать боль, сваливал вину на виноградный сок, или на дым от маминых сигарет, или на тугие дужки очков. На что угодно, только не на шоколад. Шоколадные батончики — настоящий яд для моего организма, зато с легендарными торговыми марками, — я отложил в кучку номер один, которую ни за что не собирался отдавать Томкинсам.

Из прихожей слышался голос матери — она напрягала извилины, пытаясь поддержать светскую беседу.

— Лодка, — говорила она, — это просто замечательно! Вы на ней прямо с берега выходите в озеро?

— Вообще-то у нас есть прицеп, — сообщил мистер Томкинс. — Подъезжаешь, разворачиваешься, даешь задний ход — и лодка спущена на воду.

— О, прицеп. И какой у вас прицеп?

— Ну-у обыкновенный прицеп… для лодки, — сказал мистер Томкинс.

— Да, понимаю, но он деревянный или… ну как это называется… Собственно, я вот что имела в виду: какого типа у вас прицеп?

Слова моей матери имели двойной подтекст. Первый слой, самый очевидный: «Да, я веду разговоры о прицепах для лодок, но одновременно я умираю». И второй, предназначенный лишь для меня и сестер: «Если вы немедленно не притащите угощение, то забудете навсегда, что такое свобода, счастье и мои нежные объятия».

Я знал, что с минуты на минуту она ворвется ко мне в комнату и начнет хватать сласти сама, сгребая что попало, не считаясь с моей классификацией. Если бы голова у меня в тот момент работала нормально, я бы спрятал самое ценное в тумбочку, но вместо этого, явственно воображая, как рука матери поворачивает дверную ручку, я в панике принялся надрывать обертки и торопливо засовывать шоколадки в рот. В основном, они были маленькие, что облегчало задачу, но рот у меня был все-таки не резиновый, а жевать и одновременно пихать за щеки все новые батончики — дело нелегкое. Мигрень началась моментально, но я списал ее на нервы.