Мы - хлопцы живучие - [12]

Тетин самый младший, Коля, спросил:

- Ну что, привез батьку?

- Привез, - ответил я и стал топать тяжелыми дядиными валенками, чтобы сбить снег.

В печи полыхает пламя, его длинные языки скачут прямо в трубу - варится поминальный обед. Увидев меня, тетя бросила ухват в угол и всплеснула руками:

- А мой же ты племянничек дорогой, а мой же ты хлопчик золотой!

Она бросилась помогать мне расстегивать пуговицы на свитке, которые с мороза никак не хотели пролезать в петли. И все твердила, словно оправдываясь:

- Нагоревался, бедняжка. Да что ж, коли этот дядька затеял помирать в самое лихолетье… - И вдруг снова запричитала: - Андрейка, мой соловейка, на кого же ты нас покинул?..

Тут и малыши на печи, как по команде, заревели все вместе - и тетины, и золовкины. Сама золовка, высокая и худая женщина, побежала во двор распрягать Буянчика. Слышно, как она там тоже голосит над братом. Одна моя бабушка спокойна, строга и рассудительна. Она сидит подле кровати, где мечутся в жару двое Марининых ребят, и говорит:

- Брось, Марина, сердце рвать. О-о-ох, девка, еще наплачешься. Пока придут бабы Андрея обряжать, покормила бы лучше хлопца. И капни ему там в чарку. Видишь как человек колотится?

Я ушам своим не поверил - человек! Ой, что-то в лесу большое сдохло, если бабушка назвала меня человеком. Обычно я для нее идол, антихрист и безотцовщина. А тут - человек.

- Пей, глупый, пей, - уговаривает меня тетя. - Это я для мужиков расстаралась, что могилу копают. И ты согрей нутро.

Хата поплыла в глазах. Кружится потолок, миска с перловым супом на столе, кружится печь и тетя с рогачом возле печи, кружится богородица с лампадкой.

- Ешь, племянник, досыта ешь. Хочешь, еще подолью? Ты не гляди на них, - кивает тетя на притихших ребятишек, - они не голодные.

И мне стало как-то легко и весело. А тут еще тетя подливает масла в огонь:

- Ах ты, мужчинка наш! Ах ты, дитятко мое дорогое!

А что, я такой, я все могу. Я сильный, я смелый, я смекалистый! Это не я хвастаюсь, это сам язык хвастает:

- Веревка - хлоп, а я взял и… связал.

- Неужто сам связал?

- А кто же еще. Я что хочешь свяжу… Я…

…Припекают снизу горячие кирпичи, шумит в ушах ветер, кружит в глазах снег.

- Дядина шапка не потерялась?

- Спи-спи, цела шапка, - успокаивает меня бабушкин голос.

- Их Черчиль не дурак в пекло лезть. Он на Ивановом горбу хочет…

- Спи уже, Черчиль!..

Как хоронили дядю, я не видел - проспал. Просыпаюсь - надо мною капитан в очках, а солдат тащит в хату носилки.

КАЩЕИ-УХАЖЕРЫ

За окном солнце. За окном разошлись-раскричались воробьи. А здесь душно и отвратительно пахнет карболовкой. На соседней койке неподвижно лежит мужчина с восковым лицом. Его обступили врачи и сестры. Они о чем-то тихо говорят, а о чем - не разберешь. Вроде бы и не по-нашему. Когда все двинулись дальше, одна медсестра наклонилась и простыней накрыла моего соседа с головой.

С другой стороны еще койка. Оттуда за мною наблюдают большие глаза с длинными пушистыми ресницами. Когда я повернул голову, глаза стыдливо закрылись. По-моему, это девчонка. На голове белая косынка, лицо тоже белое до прозрачности, даже чуть-чуть голубоватое, а на носу рыженькие конопушки. Такие конопушки могут быть только у Глековой Кати, той самой Кати, которую я давно недолюбливал, а после недавней стычки у колодца и вовсе возненавидел.

Когда наши взгляды встретились снова, мне стало неловко и как-то тревожно. Мне показалось, что Катя едва заметно улыбнулась. Чего это она? Видно, она давно вот так исподтишка наблюдает за мной. А я, чего доброго, когда был без сознания, стонал или даже плакал. Еще вообразит что-нибудь…

Но мои тревоги развеял доктор. Высокий, широкоплечий, аж халат на нем не сходился. Лицо круглое, молодое, глаза все время улыбаются, только волосы совсем белые. Взяв мою руку, чтобы пощупать пульс, он бодро спросил:

- Ну что, будем жить, герой? Э-э, ты чего ж это так кисло улыбаешься? А ну-ка веселей! - А потом возвестил на всю палату: - Не хлопец, а кремень! Настоящий мужчина. Ни уколов не боится, ничего!

У меня сердце так и зашлось все, будут колоть. Тайком я поглядываю, какую сестра берет иголку - большую или маленькую - и делаю каменное лицо. Подумаешь - укол! Чихать я на него хотел.

Я не вижу, я чувствую на себе любопытный взгляд соседки. По-моему, она опять улыбается. Так пусть же не думает девчонка, конопушки те рыжие, - не ойкну. Настоящие мужчины не ойкают.

А выпить не морщась горькое, как полынь, лекарство - это уже совсем плевое дело. Жаль только, что она в тот момент отвернулась и, должно быть, не видела, как я храбро глотнул.

Зато она ойкнула, чуть даже не заплакала. Гляньте на нее - полные глаза слез. И скривилась, когда пила лекарство. Девчонки - что с них возьмешь? Им бы только конфеты есть.

Когда сестра собрала свои блестящие коробочки и пошла дальше, Катя тихо спросила:

- Тебе и вправду не больно?

- Нет, - соврал я, не моргнув глазом, - как комар укусил.

- Вот бы мне так, - вздохнула она.

Нашла с кем равняться! Мы с Санькой ко всему привычные, не какие-нибудь маменькины сынки.

И так каждый день. Доктор говорит, что я герой, сестра говорит, что я золотце, и колет меня почем зря, и поит горькими, солеными, кислыми и еще бог весть какими лекарствами. И каждый день я мужественно переношу все испытания.