Мы есть Мир - [7]

Как там Кирби сказал? Однажды проснуться уже Знающей? Технически оно так и устроено — в одно прекрасное утро кандидату сообщают, что Знающий скончался, и приносят его балахон — отстиранный и отглаженный. Старый, на пуговицах, обирают.

Но Кирби, конечно, не это имел в виду. Ведь неважно, каков ты снаружи и какая на тебе одежда, важно, кто ты внутри. А все внешнее и наносное как раз только и делает, что мешает это рассмотреть.

Сам Кирби вопреки собственным же словам, вылезал из своей скорлупы только на время водных процедур и, пожалуй, любовных утех. Если, конечно, последнее интересует Тьму.

Оторвав взгляд от балахона, неожиданно вызвавшего бурю эмоций, Фэй быстро сбегала в едва теплый душ и вернулась к зеркалу. Теперь самое интересное. Еженедельный осмотр самой себя в поисках прогрессивных изменений.

Да, ростом Фэй даже среди прочих родившихся, выросших и живущих под низким сводом купола жителей Поселка, не выделялась. Целители говорили, что девушки растут вплоть до двадцати пяти лет, но к двадцати двум Познающая выработала свой ресурс. Несмотря на все страстное желание быть такой же высокой и статной как отец, за последний год она не выросла нисколько.

Впрочем, желание угасло, едва Кирби популярно разъяснил все достоинства и недостатки разных ростов. После этого оставалось только радоваться, что рост не меняется — быть юркой и гибкой привлекало намного больше чем длинной и инертной, пусть и в минус дистанции атаки.

Зато изменились ноги. Стройные, длинные и красивые. Когда-то… Сейчас они были покрыты многочисленными синяками и даже парочкой ссадин. Кирби очень любил наносить удары по голеням, едва ученица начинала нагружать ведущую ногу, «зависая на ней». Но синяки это вина не наставника, а, скорее, самой Фэй. Вернее, ее тонкой нежной кожи, упорно не желавшей набиваться, несмотря на все упражнения. Кирби и не бил даже, если честно. Так, легкие намеки на удары, не более. Бедра, так же с синяками, но уже пожелтевшими, резко и угловато сходились в тонкую талию — за два года тренировок организм потерял солидную часть жировой массы, сформировав фигуру типа «песочные часы». Вот только бедра и не успели за всем остальным, да так и остались шире, чем хотелось бы. Ну и шакал с ними, с бедрами. Зато над ними — идеально плоский, хоть и без пресловутых кубиков, живот, вымученный у организма долгими статическими подъемами корпуса, когда, лежа на спине, поднимаешь тело под углом к полу и держишь, сколько хватит сил. А потом дожимаешь угол до прямого и обратно на спину через точно такую же задержку. Из постоянных упражнений Кирби заставлял делать только это, добавляя другие от случая к случаю. Он говорил, для такого телосложения удары должны наноситься не силой, а через волну, скручиванием корпуса от бедра, через мышцы бокового пресса и дальше — в грудь и руки.

Кстати, грудь и руки. И раньше-то не получалось похвастаться выдающимися формами, а сейчас последние жировые волокна пропали, уступив место намного менее объемной мышечной ткани. Да, до привлекательных форм — как до Кирби в обращении с ножом. Зато руки наоборот — ощутимо отвердели и обрели невероятную пластичность и силу, пусть и пришлось пожертвовать холеными ногтями, сменив их на короткие, нередко — с полосой грязи под кончиками, будто у Фермера какого. Через локти с заметными шишечками старых гематом, набитых рефлекторным падением на суставы, руки переходили в узкие плечи, кожа на которых едва не рвалась тонкими выступающими косточками ключиц.

Но главное находилось еще выше.

Что-то Фэй не нравилось в себе, что-то наоборот — ни за что бы не согласилась скрывать от других, но ни то ни другое не относилось к лицу. Здесь Познающая имела полное право гордиться симбиозом мягкой округлости лица матери и хищного вытянутого анфаса отца. Вот сейчас эта интересная смесь смотрит из зеркала, сверкая карими глазами и задумчиво покусывая тонкую нижнюю губу. Это у нее как у матери привычка, только по-своему переработанная. Одернув себя, Фэй прекратила грызть губы и приподняла голову. Давний шрам на подбородке, — след неудачного падения, — все еще бугрился на нижней челюсти. Вот уж где-где, а в этом месте изменения были бы только на пользу. Но и ладно! На лице вон тоже шрам, пересекающий чуть горбатый, и, будем честны, слегка длинноватый, зато узкий, названный отцом «аристократическим», нос. Эта отметина самая старая, а потому совершенно не заметная, если не присматриваться, но почему-то постоянно кажется, что собеседник неотрывно смотрит именно на этот шрам, когда-то бывший серьезной раной. Пришлось привыкнуть свои коричневые, матерью называемые «каштановыми» волосы длиной до лопаток если и собирать в хвост, то всегда оставлять прядку, чтобы скрыть свое мнимое уродство.

Снова опустив голову, Фэй еще раз быстрым взглядом окинула всю себя с ног до головы. Нет, скорее, все-таки нравится, чем не нравится. И, кивнув этой мысли, Познающая потянулась за балахоном.

— Ну, наконец-то. — раздалось сзади. — Я уже думал, ты до следующей бури будешь себя разглядывать.

Рука замерла на полпути. Чем бы в него кинуть? А, без толку, все равно увернется, а то и обратно швырнет. Продолжая движение, Фэй сняла балахон, приложила его к обнаженному телу и развернулась.