Музыкант и модель - [58]

– Вижу, вы приятно уединились! Пол, как тебе не стыдно лишать нас общества столь милой девушки! Что, Анджела? Стул? Сейчас принесу.

Стив возвратился спустя секунду с плетеным креслом, бутылкой молочно-белого ликера и четырьмя бокалами.

– Садись, – скомандовал он Анджеле, а сам опустился к огню и принялся щипцами шевелить угли, не забывая при этом поддерживать беседу. – Когда я был маленьким, все давалось мне с трудом…

– Если уж кто и перебрал спиртного, так это Стиви, – вздохнул Пол. Анджела смотрела на своего друга, как на волшебника. Он отложил щипцы, присел на ручку кресла Люсии и продолжил:

– В том числе плавание. Я ни за что на свете не соглашался отпустить бортик в бассейне. Тогда папа взял меня с собой на настоящее озеро. Мы доплыли с ним на лодке до середины, любуясь красотами, и вдруг он столкнул меня в воду!

– Метод не очень эффективный, по-моему, – тихо заметил Пол, – Стиви так толком и не научился плавать.

– Да, но наш несравненный учитель думает по-другому, – Стив кивнул головой в сторону, указывая, надо полагать, на Дэвида, – думаю, он руководствовался тем же методом, устраивая вечеринку.

Пол залился смехом, Анджела – тоже. Они, как и все ученики, не упускали повода подшутить над учителем. Вежливо улыбнувшись, Люсия по сформировавшейся в какие-то полтора часа привычке насторожилась: не о ней ли идет речь? Но Стив уже наполнил бокалы и говорил тост:

– В этом разношерстном обществе мы все-таки нашли друг друга и создали свою коалицию, предлагаю не оставить этот факт незамеченным.

Было вкусно, сладко и нежно во рту. Не хотелось думать о дурном и хотелось надеяться, что Дэвид не оставит их коалицию без внимания. А впрочем, когда под густой белой жидкостью обнажилось хрустальное дно, стало все равно, чем закончится этот вечер и будет ли у их романа с Дэвидом продолжение. Жизнь, окружавшая любимого, уже открыла перед ней свои скромные запасные ворота. Да, Дэвид играет людьми, заставляет их сталкиваться и отскакивать друг от друга, как бильярдные шары, но она все-таки попала в горку шаров на столе и теперь может вздохнуть спокойно.

Лиз придирчиво осмотрела роскошный яблочный пирог, попробовала, хорошо ли он пропекся, и поблагодарила Терезу. Ей пришлось задержаться на кухне еще немного, чтобы поправить выбившиеся пряди: «Надо же, а я и не замечаю, Тереза, убери, пожалуйста, там, сзади». Она спешно посмотрелась в начищенное стекло буфета и заметила промелькнувшую за дверью высокую фигуру. Дэвида она могла бы узнать по стуку подошв, по запаху, по… наверное, для этого ему вообще не требовалось как-либо себя проявлять. Лиз метнулась к двери, заставив Терезу застыть со шпилькой в приподнятой руке. Непослушная прядка повисла петушиным гребнем.

– Дэйв!

– Ты не с гостями? – Он нехотя вернулся.

– Дэйв, что с тобой, тебе нехорошо? Зачем ты спускался? Я же заметила, что-то не так. Что, опять?

– Лиз, дорогая, – он взял ее за локти и поцеловал сморщившийся от напряжения лоб, – у меня просто разболелась голова. Я принял таблетки.

– Какие?

– Лиз, не беспокойся, со мной все хорошо. Я принял таблетки от головной боли. Ты, кстати, прекрасно выглядишь…

Его бледная рука легла ей на затылок, завершив беспорядок в волосах, и скоро сухие, слишком знакомые, чтобы пьянить, губы жены растаяли у него во рту, как леденцы.

Дэвид вошел в гостиную бодрым шагом, и еще до того, как он громко обратился к гостям, все обернулись к нему.

– Леди и джентльмены, я хочу признаться, что рад видеть вас здесь. И чем бы вы сейчас ни были увлечены, какие бы тревоги, сомнения, радости и печали ни захватывали сейчас ваши мысли, я хочу сказать вам глупость: этот момент никогда больше не повторится. Он может приятным или неприятным, неважно, я уверен, что кому-то из вас захочется его повторить спустя годы. Кому-нибудь – обязательно. Я хочу, чтобы вы забыли о том, кто плох, а кто хорош, кто вам приятен, а кто нет. Я хочу, чтобы вы растворились в том, что не имеет оценок, что существует помимо вашей воли. Вы мне дороги, и я люблю вас.

Он был словно пьян, его жесты были размашистыми, но глаза свидетельствовали о том, что это совершенно естественный прилив энергии, вызванный не алкоголем, а внутренней потребностью, может, привычкой раскрывать душу перед аудиторией. Всем стало как-то уютнее от этого бестолкового монолога, и только Джон Фрай насторожился.

– Дэвид, вы умеете сказать именно то, что нужно. Я, право, восхищаюсь этой вашей способностью, – Джулия задала тон потоку комплиментов, который иссяк еще нескоро.

Дэвид не замечал похвал, никак не реагировал на вьющихся вокруг него Гарриет и Даниэлу, казалось, видел присутствующих как одно собирательное лицо, к которому и обращался. Он говорил о музыке, об ощущении молодости и его независимости от возраста, о том, что душа, как и музыка, не имеет возраста, о том, что усталость души – иллюзия, в худшем случае – болезнь, которая должна лечиться просто, как простуда, и он почти приблизился к тайне создания лекарства души.

– Я полагаю, что вы преувеличиваете человеческие возможности, Дэвид, – закуривая, осмелился возразить всеобщему любимцу Джон, – усталость души – это неизлечимая болезнь, можно проводить профилактику, и только. Я не видел еще ни одного человека, который, однажды заразившись ею, излечился бы полностью. Бывают ухудшения и улучшения состояния, но не выздоровление.