Музыка сфер - [8]

В «Ангеле», хотя в этот вечер французские шпионы могли и отсутствовать, шлюхи зато имелись в большом количестве, чаще в лохмотьях и совсем молоденькие, хотя их глаза, выглядывающие в битком набитом зальце возможного похотливца, казались очень старыми. Когда подошли и миновали одиннадцать часов, зальце словно еще больше переполнилось шлюхами, жалкими французскими беженцами, угрюмыми англичанами. Джонатан, снова проиграв, уже готовился встать, сделать знак Лакиту, что они оставляют свою задачу невыполненной, и уйти, как вдруг его внимание привлекло что-то новое.

В глубине зальца был альков, скрытый за грязными занавесками, подвешенными от стены до стены. И около половины двенадцатого Джонатан заметил, что некоторые французские émigrés начали выстраиваться перед занавеской в очередь. Еще он заметил, что они принадлежали к наиболее жалким изгнанникам: несколько стариков, один с надрывным кашлем, юнец с огненной сыпью на лице, старуха, скрюченная ревматизмом, и землисто-бледная мать, чей младенец тоскливо хныкал у ее груди.

Некоторое время спустя занавеска на мгновение отдернулась, и первый из этих несчастных скрылся в алькове. Джонатан обернулся к одному из картежников.

— Что там творится? Ты не знаешь?

Тот пристально изучал свои карты и ответил, едва взглянув туда:

— Там? Да ничего такого. Опять этот французский докторишка — он раз в неделю или около того приходит пользовать своих больных земляков. Им аптекари-то не по карману, вот они и торчат здесь, ждут его.

— В такую поздноту?

Картежник пожал плечами. Тема эта его явно не интересовала.

— Он же не только сюда приходит. Французы-то болеют и помирают по всему Лондону, черт их дери. Твой ход.

Джонатан положил карту и продолжал проигрывать деньги. Кроме того, он продолжал следить за занавешенной потайной нишей и чередой изнуренных бедолаг, безмолвно входивших туда один за другим. И он прикидывал, какой это доктор вздумал принимать своих пациентов в подобном месте и в подобное время.

* * *

Незадолго до полуночи дверь кабака распахнулась, впустив насыщенный водяными каплями порыв ночного воздуха и какого-то человека. Ничего необычного в этом не было: посетители кабака все время то входили, то выходили. Однако этот человек в широком оливково-зеленом плаще с поднятым от дождя воротником и в широкополой низко надвинутой на глаза шляпе казался сосредоточенным только на каких-то своих поисках. Без колебаний он прошел через зальце к алькову, где занавески скрывали доктора. Растолкав очередь, не слушая ропот тех, кто ждал в ней, он отдернул все занавески.

Джонатан поспешно вытянул шею, чтобы рассмотреть то, что до сих пор скрывали занавески. Там в озаренном свечами алькове сидел доктор с засученными рукавами, а на столе рядом с его баулом перед ним наготове были его мази, и пузырьки, и порошки. Джонатан рассмотрел, что доктор был высоким ширококостным французом лет примерно тридцати пяти, заметил длинные темные волосы и мрачное с грубыми чертами лицо. В эту минуту доктор как раз пускал кровь толстой француженке: узкая шелковая лигатура перетягивала ей руку выше локтя, где насыщался пяток присосавшихся пиявок.

Неизвестный, ворвавшийся в альков, даже не взглянул на женщину, а подошел прямо к доктору и вручил ему записку. Доктор торопливо прочел ее, затем в крайней спешке начал отрывать пиявок от кожи своей пациентки. Она закричала от боли, из проколов обильно потекла кровь. Доктор схватил полотняный бинт и замотал руку женщины. Затем собрал раздувшихся от крови пиявок и бросил их в банку; затем, пошвырял все свои принадлежности в кожаный баул, так что они торчали наружу, он пробормотал извинения пациентам в очереди и вышел следом за принесшим записку вон из кабака. Тяжелая дверь «Ангела» со стуком захлопнулась за ними; сальные свечи замигали и задымились под сквозняком. Занавешенный альков опустел. Те, кто ждал очереди к доктору, ворча, разошлись.

Разумеется, письма всех родов были прямым делом Джонатана Эбси. Он со жгучим интересом следил, как французский лекарь читал записку, и его худое лицо исказила тревога. А потому Джонатан, только что неудачно сбросив туза, а следом за ним выложив заметную часть еще остававшихся у него монет, повернулся на табурете и резко дернул головой в сторону Лакита.

— За ними! — беззвучно прошептал он.

И тут же увидел, как Лакит насупился, несомненно, удивляясь зачем. Однако паренек был по-своему послушным: и, соскользнув со своего насеста, он поспешил в ночь. И тут настал черед Джонатана удивиться, зачем он послал его за ними. Француз-доктор, который потчевал снадобьями и пиявками своих пациентов за занавеской в переполненном скверном кабаке; посланец с письмом. Стоили они того, чтобы посылать Лакита в погоню за ними?

Напрашивалось объяснение, что доктора позвали к какому-то больному. Но Джонатан не мог забыть испуганной торопливости, с какой француз собрал свои вещи и выбежал в ночь, а также и его большие руки, вымазанные кровью при отдирании пиявок.

Джонатан осознал, что картежники нетерпеливо уставились на него — снова настал его черед играть. Он поставил на кон несколько еще оставшихся у него шиллингов и немного отыгрался. Однако при первой возможности отказался продолжать и встал, оглядывая полное посетителей помещение, беспокойно прикидывая, удалось ли Лакиту выследить доктора и долго ли придется ждать его возвращения.