Музыка призраков - [11]

– Круговорот, в которым мы обречены вращаться… в нашем вечном невежестве и распрях…

Вскоре, взяв в руки деревянные миски, они покинут храм и босиком побредут по городским улицам, останавливаясь перед каждым домом или магазином, чтобы получить первое даяние от каждой семьи – вареный рис с овощами. Милостыню они принесут обратно в храм и разделят с ним и другими, кто нашел здесь приют.

– Мы цепляемся за жизнь и питаем желания… – голоса монахов казались густыми и вязкими, как бальзам. – Мы привязываемся к смертной юдоли с ее невзгодами и иллюзиями и от этого не можем избегнуть колеса сансары, бесконечного повторения…

Однако Старый Музыкант считал жизнь невыносимо доброй к нему. После всего, что он разрушил и попрал, солнце все равно восходит и дарит ему тепло и краски, дождь наполняет его глиняную чашу для воды, и монахи, которые нараспев твердят, что жизнь – неизбывный круг скорбей, все равно считают возможным давать ему пищу и кров, чтобы облегчить его страданья. Как вышло, что он, без всякого уважения относившийся к святости человеческой жизни, прожил так долго? Почему ему брошена милостыня старости? Старый Музыкант поднялся с бамбуковой кровати, вытянув руку перед собой, отодвинул джутовый полог и шагнул в утро. Глаза он открыл, и хотя они едва различали ряды монахов, распевавших сутру в молитвенном зале – восходящее солнце подсвечивало их шафрановые облачения, – гармонический речитатив приносил утешение и давал силы прожить новый день.

Ветер прошелестел в ветвях, стряхивая остатки ночного дождя. Старый Музыкант слышал, как капли гулко падают в бамбуковый желоб на крыше – почти пентатоновой гаммой. Или это она, его дочь, говорящая теперь голосом садива, окликает отца?

Что хочет сказать ей автор письма, чего нельзя или не хочется доверять бумаге? Наверняка в истории его знакомства с отцом были не только эти инструменты. Автор не назвался – письмо было любопытно подписано: «Локта Пленг из Ват Нагары» – Старый Музыкант из храма Нагара, выведено внизу страницы нетвердыми, почти неразберимыми каракулями, контрастировавшими с аккуратными четкими строками, словно автор состарился и одряхлел в процессе сочинения.

– Да, мы летим домой, – повторяли сидевшие рядом с Тирой старики-супруги, крепко держась за руки. Домой. Они с удовольствием произносили это слово, смакуя каждый слог, будто пальмовый сахар, вкус которого помнили с детства. Амара в свои последние дни была не столь категорична насчет того, где ей хотелось бы упокоиться.

– Пусть кремация состоится здесь, – говорила она в минуту ясного сознания между инъекциями морфина. – В Миннесоте снег все покрывает, стирает все следы… Здесь времена года прощают наши ошибки… – И тут же восклицала в тоске: – Отвези меня обратно, Тира, я хочу лежать с остальными! Дай мне умереть в Срок Кхмер!

Это, конечно, было невозможно – Амара скончалась через три месяца после постановки диагноза. Тира едва успела найти похоронное бюро – что уж говорить о возвращении в Камбоджу.

В Ват Миннесотарам, где Тира оставила часть праха в погребальной урне, тетка теперь может перемещаться между двумя мирами. Она представила призрак Амары в молитвенном зале, спокойной и собранной в смерти, какой тетка была при жизни, не принимая и не отрицая свою кончину, но подмечая острым глазом географическую иронию – в чужом краю снежных зим и кукурузных полей их тропическая мечта выросла из скромного фермерского коттеджа и расцвела в блестящую реальность – храм с золотыми шпилями и резными колоннами, которому не угрожают ни войны, ни революции.

Тира откинула голову и закрыла глаза. Не надо было ей садиться в этот самолет! Но теперь уже не передумать…

Слэк Даек, писал в своем послании Старый Музыкант. Сколько же они с отцом провели в этой огромной камере пыток? Каковы были их преступления? Что они совершили – или в чем их обвиняли? Тира достаточно много читала, чтобы знать, что из тысяч массовых захоронений по всей Камбодже основная часть найдена в непосредственной близости от тайных тюрем, устроенных красными кхмерами. В одной провинции Кампонгтхом, где, как пишет Старый Музыкант, находился Слэк Даек, раскопали около двадцати групповых могил с останками свыше ста двадцати тысяч человек. В Кампонгтяме, где осела семья Тиры после вынужденного бегства из Пномпеня, найдено шестьдесят одно массовое захоронение, а число останков в них приближается к ста восьмидесяти тысячам.

Одержимая желанием понять, Тира читала все, что удавалось достать, в том числе последние новости, и всякий раз, когда ей попадалась фотография останков погибших, она гадала, нет ли среди этих костей и черепов кого-то из ее родственников. Она пристально рассматривала треснувший купол черепа, заглядывала в пустые глазницы со смутным недовольством, что свидетелями стали мертвые, а не те, кто выжил. Мертвые глядят в упор сквозь время и видят вновь и вновь совершаемое насилие. Их предупреждение осталось неуслышанным. Незамеченным.

Напряжение скопилось в точке между бровями – Тира надавила на переносицу. Когда она открыла глаза, низкий потолок наклонился влево, затем вправо. В голове билась мысль: сильно ли мучился отец? Как он умер? Ему выстрелили в затылок, дали побежать или связали по рукам и ногам? Заключенных умерщвляли разными способами, эффективными и рациональными. Думал ли перед смертью отец о своей семье, о ней, Тире, или последнее, что он запомнил, было лицо палача?