Музыка любви - [21]

Ему вдруг показалось, что эти письма в самый неожиданный момент помогут ему приблизиться к Авроре. А пока он будет тенью следовать за ней повсюду, куда бы она ни направилась.

Тем временем детектив Гомес у него за спиной тоже выполнял свою работу. По распоряжению Андреу Дольгута он, в свою очередь, неотступно следовал за Авророй. Пока что это не давало особо ценной информации, но, поскольку Андреу хорошо платил, он прилежно записывал каждый ее шаг и фотографировал каждую ее встречу. Несколько моментальных снимков он сделал на кладбище, затем в церкви, где она играла на рояле по воскресеньям. Фотографии Авроры с Кончитой Маредедеу, с булочницей, с дочерью, с мужем, и даже с гадалкой на Лас-Рамблас пополняли отчет, который он готовил для Андреу к его возвращению из круиза через две недели. Гомес не упускал из виду ни малейшей детали, так как за все годы, что он проработал детективом, ему еще ни разу не попадался столь щедрый заказчик.

Оба сыщика прошли в вагон метро за Авророй.

Читая дедушкин дневник, она настолько увлеклась, что пропустила свою остановку. Гомес сидел рядом и косился на диковинный документ в ее руках, делая вид, что погружен в свою книгу. Ульяда был вынужден расположиться подальше, через два места от них, чтобы Аврора его не узнала. Прикрываясь газетой, он исподтишка поглядывал на нее. Ни с того ни с сего мужчина на соседнем сиденье завязал с ней беседу.

— Как красиво написано, — сказал Гомес, принимая любезный вид. — Прошу прощения, я случайно подглядел. Вы позволите?.. — Он протянул руку, чтобы посмотреть дневник поближе.

— Это воспоминания моего дедушки, — откликнулась Аврора, рассеянно перебирая страницы. Обычно она не разговаривала с посторонними в метро, но порой ей попадались в жизни такие люди, которым просто позарез необходимо общение, а обижать кого бы то ни было ей претило.

— Великолепный почерк... аристократический, — продолжил Гомес.

— Это не главное. Самое прекрасное — это его рассказы о странствиях. Дедушка был ужасным непоседой. Он очень много путешествовал.

Тут она наконец опомнилась и вскочила с места, захлопнув дневник и убирая его в сумку.

— Извините, я проехала свою станцию. Выйду на следующей.

— Какое совпадение, я тоже выхожу, — непринужденно и дружелюбно подхватил Гомес.

Инспектор Ульяда, уже решивший было прекратить на сегодня слежку, тоже вышел из вагона, чтобы выяснить, к чему приведет их светская болтовня. Толпа пассажиров постепенно рассеивалась.

— Простите, ради бога, что отвлек вас, я не нарочно. — Гомес шел рядом с Авророй, стараясь не упустить столь полезное знакомство. Из этой женщины вполне можно было вытянуть что-нибудь интересное для отчета. — А ведь меня ребятишки дома ждут не дождутся. Обещал сводить их в кино. Голову сломаешь, думая, как их развлечь, когда в кошельке пусто, — не умолкал он, прекрасно зная, что лучший способ расположить к себе женщину — это завести разговор о детях.

Уловка сработала: Аврора не возражала еще немного пройтись с ним.

— Вы здесь живете? — спросила она.

Гомес притворился, что не расслышал, и сменил тему, подводя разговор к интересующему его предмету.

— Ваш дедушка, наверное, был необычным человеком. Это сразу видно. Ну... по тому, как он пишет. Я не удержался и почитал немного вместе с вами.

— Ничего страшного. Любопытство свойственно человеку. Мой дедушка жил в Колумбии, мы никогда не встречались. Читая его дневник, я как будто знакомлюсь с ним.

— В Колумбии? Это же очень далеко, да? А мой дед был андалузцем. Горячего был нрава, вспыльчивый, но отходчивый и веселый... А уж как баловал меня, носился как с маленьким принцем.

Гомес ловко поддерживал разговор, втираясь в доверие к собеседнице. И не напрасно: ему удалось почерпнуть от Авроры ценнейшие сведения, которые весьма украсят его отчет. Теперь он знал, что покойная была колумбийкой, происходила из богатой, влиятельной семьи и до 1950 года жила в Боготе. «Уже неплохо», — думал он. Когда до дома Авроры оставалось совсем немного, он попрощался с поистине рыцарской галантностью.

В эту пятницу в квартале царило заметное оживление. Владельцы баров распорядились выставить столики на улицу, чтобы клиенты не страдали от духоты в помещениях, и отовсюду доносился смех, подогреваемый пивом с закусками. У Авроры не шли из головы слова ясновидящей вперемешку с путевыми записками дедушки Бенхамина. Разговор с пассажиром метро ненадолго отвлек ее от размышлений, но теперь, на пути к дому, догадки и предположения с новой силой завертелись у нее в голове. А если Жоан Дольгут когда-то был любовником матери? Прежде Аврора и мысли не допускала, что Соледад могла изменять мужу, но ведь если подумать — она никогда не видела, чтобы родители были нежны друг с другом. Помнится, однажды ночью мать перенесла свои вещи в ее комнату и якобы из-за ее детских страхов долгое время — лет десять? — спала в комнате дочери. Не исключено, что это был только благовидный предлог, позволивший ей покинуть супружеское ложе. Когда Аврора подросла, мать вернулась в спальню к мужу, но там уже стояла не двуспальная кровать, как раньше, а две отдельные, словно закрепившие форму их отношений: «привязанность на почтительном расстоянии». А та старая большая кровать из красного дерева с изголовьем, украшенным модернистскими цветами и распятием ручной работы, ни разу больше не была свидетельницей плотских утех и любовных игр — если таковые вообще когда-либо имели место между супругами. Она тихо стояла в углу, как заброшенный памятник любви, вечно застеленная, сосланная в комнату для гипотетических родственников с другого континента, которые могли бы приехать, но никогда не приезжали. Если отец Авроры принимал дома своих немногочисленных друзей, чтобы за закрытыми дверями обсудить несправедливость диктаторского режима, мать с гордостью показывала их женам «комнату для гостей». Наверное, именно так она себя и чувствовала — гостьей, занимавшей временно эту постель, которая ей не принадлежала, поскольку требовала от нее невыполнимого. После смерти мужа Соледад, окончательно убедившись, что навещать их все равно никто не собирается, перебралась в эту комнату раз и навсегда, компенсируя старой кровати все долгие годы одиноких ночей без хозяев. Только теперь Аврора осознала, что молчание было самой характерной чертой их семьи. В детстве она этого не замечала, так как ее пианино заглушало тишину жизнерадостными симфониями.