Музыка горячей воды - [19]

— Не остри, Тони. Мама умерла.

— Мама?

— Да, моя мама. Вчера вечером.

— Соболезную.

— Я остаюсь на похороны. А потом вернусь домой.

Тони положил трубку. На полу он увидел утреннюю газету. Подобрал ее, растянулся на кровати. Война на Фолклендах еще не закончилась. Стороны обвиняли друг друга в нарушениях того и сего. Продолжалась стрельба. Эта чертова война когда-нибудь прекратится?

Тони встал и вышел в кухню. Добыл из холодильника салями и ливерную колбасу. Сделал себе с ними бутерброд — добавил острую горчицу, приправу, лук и помидор. Осталась одна бутылка «Туборга». Тони сел за столик, выпил пиво, съел бутерброд с ливерной колбасой и салями. Потом закурил и посидел, подумал: может, старушка хоть немного денег оставила, это было б славно, чертовски славно бы это было. Мужик заслужил немного удачи после такой адовой ночи.

Ну и матушка

У матушки Эдди зубы лошажьи были, у меня тоже, и, я помню, идем мы с ней как-то на горку в магазин, а она говорит:

— Генри, нам с тобой нужны скобки на зубы. Мы ужасно выглядим!

А я с ней такой гордый на эту горку шел, на ней узкое ситцевое платье, желтое в цветочек, высокие каблуки, она попой виляла, а каблучки по цементу — цок, цок, цок. И я думал: вот, иду с матушкой Эдди, а она идет со мной, и вместе мы вот идем в горку. Собственно, и все — я зашел в магазин, меня предки за хлебом послали, а она там себе тоже что-то купила. И все.

Мне нравилось ходить к Эдди. Его матушка все время сидела в кресле со стаканом, ноги одну на другую закидывала очень высоко, так что видать, докуда у нее доходят чулки, где голое начинается.

Матушка Эдди мне нравилась — настоящая дама. Я приходил, она говорила:

— Привет, Генри! — улыбалась и юбку не одергивала.

Папаша Эдди тоже говорил «привет». Он был здоровый мужик, тоже там сидел со стаканом. В 1933-м найти работу было нелегко, а кроме того, папаша у Эдди работать не мог. В Первую мировую он служил авиатором, и его сбили. У него в руках не кости были, а проволока, поэтому он просто сидел и пил с матушкой Эдди. Там, где они пили, было темно, только матушка Эдди все равно часто смеялась.

Мы с Эдди клеили модели аэропланов — дешевые, из бальзы. Летать они не летали, мы их просто двигали по воздуху руками. У Эдди был «СПАД», у меня — «фоккер». Мы посмотрели «Ангелов ада» с Джин Харлоу[17]. Мне вовсе не показалось, что Джин Харлоу интереснее матушки Эдди. Матушку Эдди с самим Эдди я, конечно, не обсуждал. Потом я заметил, что стал приходить и Юджин. У Юджина тоже был «СПАД», но с Юджином я мог говорить про матушку Эдди. Когда получалось. Мы устраивали отличные воздушные бои — два «СПАДа» против «фоккера». Я старался, как мог, но меня обычно все равно сбивали. Попав в переплет, я делал иммельман. Мы читали старые журналы про летчиков, лучше всех был «Летающие асы»[18]. Я даже письма в редакцию писал, а мне оттуда отвечали. Иммельман, писал мне редактор, почти невозможно совершить. Слишком велика нагрузка на крылья. Но иногда приходилось, особенно когда мне садились на хвост. Крылья у меня обычно срывало, и я вынужден был выходить из игры.

Когда нам удавалось избавиться от Эдди, мы разговаривали про матушку Эдди.

— Боже мой, вот же ноги у нее.

— И показывает их запросто.

— Тихо, Эдди идет.

Эдди понятия не имел, что мы так беседуем про его матушку. Мне было немного стыдно, только я ничего не мог с собой поделать. Само собой, мне совсем не хотелось, чтобы он так про мою матушку думал. Моя мать, конечно, выглядела совсем иначе. Ни у кого больше матери так не выглядели. Может, все дело в этих лошажьих зубах. То есть смотришь и видишь эти зубы — они желтоватые, а потом взгляд опускаешь, а там — ноги, открытые, одна ступня покачивается и дергается. Да, и у меня зубы лошажьи.

В общем, мы с Юджином ходили туда все время, вели воздушные бои, я делал иммельманы, у меня отрывало крылья. Хотя и другая игра у нас была, Эдди в нее тоже играл. Мы были воздушными трюкачами и гонщиками. Вылетали, рисковали по-крупному, но нам все же как-то удавалось возвращаться. Часто садились на газоны перед собственным домом. У нас у каждого был свой дом, у каждого была жена, и эти жены нас ждали. Мы описывали друг другу, как наши жены одеты. На них было не слишком много одежды. Ужены Юджина — меньше всех. Вообще-то у нее было платье, а спереди на нем — огромная дыра. Она так встречала Юджина в дверях. Моей жене дерзости недоставало, но и на ней было не много чего надето. И все мы постоянно занимались любовью. Занимались любовью с нашими женами. Им ее никогда не хватало. Пока мы трюкачили, гоняли и рисковали жизнью, они в этих наших домах нас все ждали и ждали. И просто любили нас — а больше никого не любили. Иногда мы пытались про них забыть и возвращались к своим воздушным боям. Эдди так и говорил; разговаривая о женщинах, мы только валялись на травке и больше ничего не делали. Самое большее — Эдди говорил: — Эй, у меня готово!

Тогда я перекатывался на спину и показывал ему свой, а потом и Юджин — свой. Так вот и проходили наши дни. Матушка и папаша Эдди сидели внутри и пили, а иногда мы слышали, как матушка Эдди смеется.