Музыка для хамелеонов - [9]

— Хайме, вы никого не можете убить.

Он принялся расчесывать ей волосы и дергал, сам того не замечая; она понимала, что гнев обращен не на нее, а на самого себя.

— Черт! — Потом: — Да. И в этом причина большинства самоубийств. Кто-то тебя мучит. Ты хочешь их убить, но не способен. И мучишься оттого, что любишь, и не можешь их убить, потому что любишь. И вместо этого убиваешь себя.

Уходя, она хотела поцеловать его в щеку, но ограничилась рукопожатием.

— Хайме, я понимаю, какая это банальность. И сейчас вам ничем не поможешь. Но помните: всегда есть кто-то другой. Не застревайте на одном и том же человеке — вот и всё.

Квартира для свиданий находилась на Восточной Шестьдесят пятой улице. Сегодня она пошла туда пешком из дому, их особняка на Бикман-Плейс. Было ветрено, с тротуаров еще не стаял снежок, и в воздухе висело обещание нового. Но она не зябла в пальто, рождественском подарке мужа, — замшевом, соболиного цвета пальто, подбитом соболем.

Квартиру для нее снял родственник на свое имя. Родственник был женат на старой ведьме, жил в Гринвиче и, случалось, посещал квартиру со своей секретаршей, толстой японкой, которая обливала себя оглушительными порциями "Митсуко". Сегодня в квартире воняло ее духами, из чего можно было заключить, что родственник недавно здесь развлекался. А значит, надо сменить простыни.

Сменила и приготовилась. На столик рядом с кроватью положила коробочку, обернутую в глянцевую лазурную бумагу, — в ней лежала золотая зубочистка, купленная у Тиффани, поскольку одной из его досадных привычек было постоянное ковыряние в зубах, причем картонными спичками, которые он менял одну за другой. Она подумала, что золотая зубочистка сделает процесс менее неприятным. На проигрыватель поставила стопку пластинок Ли Уайли и Фреда Астера; налила себе холодного белого вина, разделась догола, отпила из бокала и легла на кровать, подпевая без слов божественному Фреду и прислушиваясь, когда в замке царапнется ключ любовника.

По внешним признакам, оргазмы были мучительными событиями в жизни Эзры Бентсена: он гримасничал, скрипел зубными протезами и скулил, как испуганная собачонка. Услышав хныканье, она, конечно, испытывала облегчение — это означало, что сейчас его потная туша скатится с нее: он был не из тех, кто медлит потом и шепчет нежные комплименты, он сразу скатывался. И сегодня, поступив так же, жадно потянулся к голубой коробочке, зная, что там для него подарок. Открыл ее и хрюкнул.

Она объяснила:

— Это золотая зубочистка.

Он весело фыркнул, что было необычно для него, — чувство юмора у него было скудное.

— Симпатичная штучка, — сказал он и принялся ковырять в зубах. — Знаешь, что было вчера вечером? Я дал пощечину Тельме. Крепкую. И еще в живот ударил.

Тельма была его жена, детский психиатр с отличной репутацией.

— Беда с Тельмой в том, что с ней нельзя договориться. Она не понимает. Иногда это единственный способ что-то ей объяснить. Расквасить ей губу.

Она вспомнила Хайме Санчеса.

— Ты знакома с миссис Роджер Райнландер? — спросил доктор Бентсен.

— С Мери Райнландер? Ее отец был самым близким другом моего отца. Они вместе держали конюшню. Одна ее лошадь выиграла Кентукки-дерби. Но бедняга Мери. Вышла за настоящего мерзавца.

— Так она и мне говорит.

— Да? Миссис Райнландер — новая пациентка?

— Да, свежая. Занятно. Она обратилась ко мне фактически по той же причине, что и ты, — ее ситуация почти идентична твоей.

По той же причине? На самом деле было несколько проблем, которые привели ее к соблазнению на кушетке доктора Бентсена, — и главная та, что после рождения второго ребенка она больше не могла спать с мужем. Она вышла замуж в двадцать четыре года; муж был на пятнадцать лет старше. Хотя они часто ссорились и ревновали друг друга, первые пять лет брака остались в ее памяти чередой безоблачных дней. Трудности начались, когда он захотел ребенка; если бы она не так его любила, то ни за что не согласилась бы: в детстве она боялась других детей, и до сих пор в обществе ребенка ей бывало не по себе. Но она родила ему сына, а беременность пережила тяжело: даже когда не страдала физически, ей казалось, что страдает, и после родов впала в депрессию, длившуюся больше года. Спала по четырнадцать часов со снотворным, а остальные десять подстегивала себя амфетаминами. Второй ребенок, тоже мальчик, родился по пьяной случайности — хотя она подозревала, что это муж ее перехитрил. Как только поняла, что снова беременна, стала настаивать на аборте; муж сказал, что, если она сделает аборт, он с ней разведется. Но ему пришлось пожалеть об этом. Ребенок родился семимесячным, чуть не умер, и она из-за сильного внутреннего кровоизлияния — тоже; оба несколько месяцев провели в палате интенсивной терапии на краю бездны. С тех пор она никогда не спала с мужем; хотела — но не могла: его голое тело, сама мысль о том, что он будет у нее внутри, вызывали нестерпимый ужас.

Доктор Бентсен носил толстые черные носки с подвязками и никогда не снимал их, "занимаясь сексом". И теперь, всовывая ноги в подвязках в синие шерстяные брюки, лоснящиеся на заду, он сказал: