Музы слышны. Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде - [2]

Тут поднял руку Джон Маккарри. Маккарри играет в спектакле злодея по кличке Краун и выглядит соответственно: большой, тяжелый, зловещий. Вопрос его был таков:

— Допустим, нас в гости позвали. Мы куда ни приедем, нас завсегда приглашают. Так как, идти или нет?

Дипломаты с усмешкой переглянулись.

— Вы, конечно, понимаете, — сказал Уолмсли, — что перед нами этот вопрос не встает. Нас никуда никогда не зовут. Только официально. Впрочем, вас, может быть, и пригласят куда-нибудь. Тогда, разумеется, воспользуйтесь этой возможностью. Насколько мне известно, ваши хозяева разработали обширную программу. У вас минуты не будет свободной. Еще надоест.

Исполнители помоложе от такой перспективы причмокнули, но один из них выразил сомнение:

— Я спиртного в рот не беру. А они, не дай бог, станут произносить эти, как их, тосты, — так как, чтоб, значит, без обиды?

Уолмсли пожал плечами:

— Не хотите — не пейте. Это необязательно.

— Точно, друг, — посоветовал обеспокоенному приятель, — никто не обязан пить, коли не хочет. Не захочешь — мне отдашь.

Теперь вопросы лились рекой. Родители тревожились о детях. Будет ли в России пастеризованное молоко? Будет, но, по мнению господина Лаури, нелишне запастись “Старлаком” — он своих детей поит только им. А воду пить можно? Да, без всяких опасений. Мистер Уолмсли пьет воду только из-под крана. Как обращаться к советским гражданам? “Ну, — сказал Уолмсли, — „товарищ” говорить не стоит. Господин и госпожа сойдет”. — “А как насчет покупок, дороговизна большая?” — “Чудовищная, но это неважно, купить все равно нечего”. — “Сколько градусов зимой?” — “До минус тридцати двух”. — “А в номере тепло?” — “Очень. Даже слишком”.

С главным было покончено, и тут из задних рядов раздался голос:

— Здесь всякие бредни ходят. Говорят, за нами будут “хвосты”.

— “Хвосты”? — улыбнулся мистер Уолмсли. — Не исключено. Но это не то, что вы думаете. Если за вами и будут следить, то для вашей же безопасности. Поймите, там на вас будут глазеть толпы. Это не по Берлину гулять. Так что к вам наверняка кого-нибудь приставят. Безусловно.

— Факт тот, — вставил г-н Лаури, — что Министерство культуры очень хотело, чтобы вы приехали, поэтому с вами будут обращаться наилучшим образом, без придирок, не как с другими иностранцами.

Голос из задних рядов настаивал, не без разочарования:

— Мы слышали, что за нами будут следить. И вскрывать письма.

— А-а, — сказал Уолмсли, — это дело другое. Это само собой. Я, например, всегда исхожу из того, что мои письма вскрывают.

Слушатели зашевелились, обводя собравшихся глазами с видом “я же говорил!”. Тут поднялась секретарша Роберта Брина, Нэнси Райан. Мисс Райан (Радклифф-колледж, выпуск 1952 года) поступила в труппу три месяца назад, по причине интереса к театру. Она из Нью-Йорка, синеглазая блондинка, высокая, под шесть футов ростом, и очень похожая на мать, без конца фотографируемую светскую красавицу, жену Уильяма Райнлендера Стюарта. Мисс Райан выступила с предложением:

— Мистер Уолмсли, если письма вскрывают, то, может быть, лучше писать открытки? Их можно читать не вскрывая, и они будут быстрее доходить.

Уолмсли явно не видел в идее мисс Райан плюсов — ни в смысле экономии времени, ни в смысле избежания неприятностей. Между тем миссис Гершвин вполголоса уговаривала Джерри Лоза ринуться в бой:

— Ну же, солнышко, спросите его насчет микрофонов!

Лоз поймал взгляд дипломата.

— Тут есть которые беспокоятся, — сказал он, — насчет такой возможности, что у нас в номерах будут микрофоны.

Мистер Уолмсли кивнул.

— По-моему, возможность — это мягко сказано. Исходить надо из того, что они там есть. Но, конечно, наверняка знать невозможно.

Последовала пауза. Миссис Гершвин теребила бриллиантовую брошку и, по-видимому, ждала, что Лоз поднимет вопрос о скрытых камерах, но он не успел, так как слово вновь взял Маккарри.

Он подался вперед, ссутулив мощные плечи. Его мнение такое, сказал он: хватит ходить вокруг да около, пора о деле поговорить.

— А дело вот какое: что отвечать, коли спросят о политике? Я имею в виду негритянский вопрос.

Заданный низким, тяжелым голосом Маккарри, вопрос этот прокатился по залу океанской волной, завладевая на своем пути безраздельным вниманием слушателей. Уолмсли заколебался, как будто прикидывая, нырнуть под волну или проплыть на гребне; одно было ясно — ему не хотелось бы встретиться с ней лицом к лицу.

— Вы не обязаны отвечать на вопросы политического характера, как и они на ваши. — Уолмсли откашлялся и добавил: — Это минное поле, и ходить по нему надо с большой осторожностью.

Поднялся ропот — совет дипломата явно никого не удовлетворил. Лаури начал что-то шептать Уолмсли на ухо, а Маккарри пошептался с женой, меланхоличного вида женщиной, которая сидела рядом с ним, держа на коленях трехлетнюю дочку. Потом он снова заговорил:

— Но нас точно спросят про негритянский вопрос. Они всегда спрашивают. Прошлый год мы ездили в Югославию, так там все время...

— Ну да, конечно, — бесцеремонно перебил его Уолмсли. — Для этого все и задумано. В этом-то вся соль, верно?

Слова эти, а может быть, тон, каким они были сказаны, явно пришлись публике не по нраву; и Джерри Лоз, о чьем бешеном нраве ходили легенды, напрягшись, вскочил на ноги.