Музы дождливого парка - [11]

— Иди уж! Что стала? — сказала нарочито строго.

В том, что проблемы не в кофе, а в ней самой, Ната знала как никто другой, но прислугу привыкла держать в строгости. Впрочем, Зинаида за тридцать лет верной службы все хозяйские странности выучила наизусть, потому на строгость не обижалась, позволяла себе с Натой такое, что не всякий из домочадцев мог позволить.

— Так нешто невкусно, Ната Павловна? — Круглое, побитое оспинами лицо Зинаиды сморщилось, пошло складочками. — Так, может, я чайку заварю — липового, как вы любите? А, Ната Павловна? Или, может, сливочек в кофей добавить для вкусу?

— Господи, Зинаида, какие сливочки?! — Ната достала из серебряного портсигара сигарету, щелкнула зажигалкой. — Пепельницу лучше подай!

— Доктор вас, Ната Павловна, предупреждал, чтоб курили поменьше. — Зинаида бухнула на стол хрустальную пепельницу, неодобрительно покосилась на сигарету. — А вы что? Все смолите и смолите, что тот паровоз!

— Зинаида! — Ната хлопнула ладонью по столу с такой силой, что серебряная ложечка на тончайшем фарфоровом блюдце тихо звякнула. — Зинаида, ты домработница или нянька моя? — спросила она уже спокойнее.

— Так если ж вы, Ната Павловна, словно дитя малое, если ж предписания не выполняете, — засопела Зинаида. — А кто вам еще в этом доме правду скажет? Вы ж тут всех в черном теле... — она испуганно ойкнула, прикусила язык.

— Ну, договаривай, раз уж начала. — Ната с наслаждением затянулась сигаретой. — Кого это я тут в черном теле держу? Ты говори-говори, а то ж мне в этом доме, кроме тебя, никто правды не скажет.

Прежде чем ответить, Зинаида поправила и без того расставленные в идеальном порядке столовые приборы, посопела многозначительно.

— А вот и скажу! — заявила с отчаянной решительностью. — Хоть режьте меня, Ната Павловна, хоть вешайте, а с Марточкой вы несправедливо обходитесь. Она ж вам единственная родная кровиночка, а вы с ней хуже, чем с прислугой. Вон Эдик, шалопут, на прошлой неделе машину разбил! А вы что же? А вы ему сразу денег на ремонт! Анастасия мечется все, себя ищет, понимаешь ли! То ей Париж, то Лондон! То ей живопись, то дизайн! Она, видите ли, натура тонкая! А Верочка? Верочка наша то с одним ухажером, то с другим! Для мужского журнала, я слыхала, в голом виде снялась. — Зинаида строго поджала губы, сложила на груди пухлые руки.

— Ну, скажем, не в голом, а в полуобнаженном. — Ната стряхнула с сигареты пепел, бросила быстрый взгляд на часы. Время у нее есть, до назначенной встречи еще целый час. Можно собраться с мыслями, еще раз прокрутить в голове то, что она собирается сказать Крысолову, но и Зинаиду послушать будет не лишним, она иногда очень толково рассуждает. — Опять же, у Верочки фигура такая, что ее не грех показать. Это мы с тобой, Зинаида, старые кошелки, а ей сам бог велел.

— Скажете тоже — кошелки! — Непонятно, за себя или за них обеих обиделась домработница. — Вы, Ната Павловна, хоть и в годах, а до сих пор красавица такая, что глаз не отвести.

Вот она — простота в первозданном ее проявлении! Красавица в годах! Да, в годах, а еще в инвалидной коляске...

Только вы меня не путайте, — спохватилась Зинаида, — я не про то сейчас.

— А про что же? — Ната подъехала к настежь распахнутому французскому окну, полной грудью вдохнула густой, терпко пахнущий травами воздух. Гроза будет. На небе еще ни облачка, но Ната знает наверняка, грозу она научилась предчувствовать еще с детства. Может, потому до сих пор и жива, что всегда знает наперед, когда гром грянет...

— А все про то же! Илья, когда проворовался...

— Зинаида! — Ната нахмурилась. — Илья не проворовался, ему попался недобросовестный партнер.

— Ага, пятый партнер, и снова недобросовестный! — парировала Зинаида. — И вы его в пятый раз выручили.

— Больше не стану, — пообещала Ната, наблюдая, как закатное солнце золотит стены паркового павильона. — Ты меня знаешь.

— Так вот в том-то и дело, что я вас знаю, Ната Павловна! — Зинаида покосилась на дверь, перешла на жаркий шепот: — У вас шесть внуков...

— Уже пять. — Сердце больно кольнуло, а во рту снова стало горько, только на сей раз не от кофе, а от сигареты. — Максима больше нет...

Зинаид, уже вошедшая в раж, замерла, часто-часто заморгала белесыми ресницами, зашептала себе под нос что-то непонятное — то ли молитву, то ли проклятье.

— Что? — повысила голос Ната. — Знаешь ведь, не люблю я эти причитания. Все, нет Максима! Умер! — Сердце снова сжалось, колкой болью заставляя снова вспомнить то, что из памяти уже никогда не вытравить. Раннее утро, сонный парк и испуганный крик Зинаиды... Максим повесился. Привязал веревку к перилам, набросил петлю на шею и спрыгнул со смотровой площадки. Максим, самый странный, самый отчаянный и самый талантливый из ее внуков, он был почти таким же любимым, как Марта. Был... — Чем причитать, лучше портсигар подай.

— Земля ему пухом. — Зинаида перекрестилась и тут же неодобрительно покачала головой: — А доктор говорил...

— Зинаида! — Сердце чуть отпустило, ровно настолько, чтобы можно было сделать вдох. — Я сама себе доктор, а ты пока еще моя домработница, а не личный советник. Давай портсигар! И пепельницу уж заодно.