Изя Гузиновский, — сказал он вдруг, совсем по-взрослому, всерьёз, протягивая руку.
Я неуверенно протянул свою и назвался. Так совершилось моё первое рукопожатие, осенью, после переэкзаменовки, накануне шестого класса, и пусть никого не удивит такое признание в наше время мальчишки не здоровались за руку, не жали руку при знакомстве, со взрослыми тоже здоровались на расстоянии и никто ни к кому не лез с протянутой рукой. Другое дело, ударяли по петушкам при споре каком-нибудь, но чтобы вот так, при знакомстве, протянуть вперёд руку и вполне серьёзно пожать такой манеры не было, по крайней мере в нашем тихом городе и в моем окружении.
Не скажу, чтобы это было какое-то торжественное мгновение, нет, и всё же необычным мне показался этот пацан с первого взгляда, да и имя Изя… Среди моих старых друзей и знакомых людей с такими именами не было.
Это потом, позже, я услышал слово «еврей» с каким-то таким не то подозрительным, не то недоуменным оттенком, да и когда я стал постарше, уже, кажется, классе в девятом, на моих глазах произошло дикое событие — я ещё расскажу об этом. Но в пятом, шестом, да и в седьмом классе возможно, это была счастливая чистота провинциального городка, — я не испытывал, да и просто не слышал каких-то грязных слов о евреях. Вообще то, что называется национальным, начисто отсутствовало в нашей тогдашней детской жизни, и мне было всё равно, кто такой Изя, главное, что он многое знал про Дюма, был записан во все библиотеки, даже взрослые, и удивительно быстро читал.
В книжный зайдём? предложил Изя.
Удивительное дело, книжный магазин на главной улице нашего города был забит старинными книгами. Их покупали, но иногда, очень неспешно выбирая, конечно же, только взрослые люди, и я поклясться мог, что эти взрослые были не наши взрослые, а приезжие или эвакуированные.
Эвакуированных в нашем городе было полным-полно. Железная дорога связывала наш город с Ленинградом, поэтому у нас оказалось много заводов и военных заведений, оттуда, например, военно-медицинская академия, где спасали раненых. Ну и, дело ясное, что врачи из этой академии в щегольских морских шинелях, белых шарфиках и фуражках с чудесными кокардами не только не бедствовали, но, наоборот, придавали нашему городку какой-то новый вид. Нежданно-негаданно мы оказались едва ли не портовым городом с великим множеством капитанов разных рангов. Днём их, конечно, не очень-то много передвигалось по улицам, но зато вечерами и в воскресенья улица Коммуны от набережной до театра, всего-то шесть кварталов, наш городской Бродвей чернела или, напротив, белела в зависимости от цвета морских кителей, повседневных или парадных. Да ещё и при кортиках!
Город наш, ставший однополым, сугубо женским, после повальной мобилизации мужиков, повывший, было, бабьим воем, погоревавший, вдруг нежданно переменился, вновь нарядные женские платья забелели в сумерках на Коммуне, и позже, повзрослев, с горечью я узнал, что немало тыловых измен состоялось в нашем городе, немало солдат, вернувшись израненными, доказали неверность своих жён, не устоявших перед военно-морской выправкой, близкими звёздами на погонах, кортиками и шикарным духом офицерского одеколона «Шипр».
Но вернёмся в книжный магазин, точнее, к разнородной среде эвакуированных, потому как кроме врачей из военно-медицинской академии, дислоцированных по приказу и, таким образом, справляющих свою службу в тылу, в город наш прибыло множество просто эвакуированных старух, женщин, детей с драными сумками и чемоданами, но раз они все приехали из большого и интеллигентного города, то и везли кто что мог, а прежде всего одежду и книги.
Книги свои они сдавали в букинистический отдел нашего главного «Когиза», полки которого ломи лись от толстенных томов с золотыми тиснениями на корешках, только тома эти получал, как правило, не наш, местный люд, бедноватый, да, что греха таить, и скуповатый, а другие, более сытые и тоже эвакуированные.
Так что, извиняясь за долгое отступление, я признаюсь: в книжный магазин захаживал, и часто, но не таращился на золотые корешки дорогих томов дорого, а потому бесполезно! — а склонялся над витриной, где продавали марки — я их понемногу собирал. Но марочные наборы обновлялись редко, целлофановые конвертики в витрине основательно запылились, и я, поглядев на них в который раз и не обнаружив перемен, обычно выкатывался из книжного магазина, навалившись спиной на дверь, которую сдерживала сильная пружина.
На сей же раз из вежливости к Изе я, следуя за ним, обошёл все разделы книжного магазина, поглазел на брошюры Воронцова-Вельяминова о планетах, бессмысленно осмотрел нотный раздел, как вдруг он меня снова ошарашил:
— А ты книги собираешь?
Как это собираешь? Где их соберёшь? Ведь есть библиотеки. И такие книги, как там, нигде не продавались, насколько я понимал. Оказалось, продавались.
— Если есть у тебя деньги, приходи сюда в воскресенье, сказал Изя. Надо только пораньше встать, уточнил он, часиков в шесть, можно в семь. Новые книги выбрасывают каждое воскресенье, понимаешь. К открытию, в девять часов.
А сколько же денег-то надо? спросил я, как цуцик какой-нибудь неразумный.
