Мужики - [32]

— Лесника вздуть бы следовало, это верно, но и помещика я проучу, — сказал Борына упрямо.

— Дайте мне злотый.

— На что тебе!

— Хочу водки выпить и закусить.

— Что ж, у тебя своих нет? Все в отцовский карман глядишь.

Антек порывисто отвернулся и стал сердито насвистывать, а старик очень неохотно достал пятиалтынный и протянул ему.

"Корми их всех своим кровным", — думал он, торопливо протискиваясь к большому шинку на углу. Здесь было уже много посетителей. Во дворе, во флигельке жил писарь.

Он как раз в эту минуту сидел у окна за столом с цыгаркой в зубах, в одной рубахе, неумытый и растрепанный. В углу, на сеннике, укрывшись пальто, спала какая-то женщина.

— Присядь, хозяин! — Писарь смахнул со стула грязную одежду и придвинул его Борыне. Борына сел и подробно изложил свое дело.

— Выиграешь, как бог свят! Еще бы! Корова околела, мальчишка захворал с испугу! Дело верное! — Он потер руки и стал искать на столе бумаги.

— Да мальчик-то здоров.

— Мало ли что, он мог захворать. Ведь лесник его избил!

— Нет, это — соседского парнишку.

— Жаль, а то бы еще лучше было. Ну, да ничего, я уж как-нибудь так состряпаю, что будет и болезнь от побоев и издохшая корова. Пусть помещик платит!

— А мне главное — чтобы было по справедливости.

— Сейчас напишем заявление. Франя, да подымись ты, лентяйка! — крикнул писарь и так сильно толкнул лежавшую, что она подняла взлохмаченную голову.

— Принеси-ка водки и закуски какой-нибудь..

— Да у меня ни гроша, а в долг, — сам знаешь, не поверят, — пробормотала Франя и встала с сенника, зевая и потягиваясь. Баба была огромная, как печь, лицо у нее было обрюзгшее, испитое, все в синяках, а голос тонкий, как у ребенка.

Писарь трудился так, что перо скрипело, попыхивал цыгаркой, пуская дым в лицо Борыне, и время от времени, потирая худые веснушчатые руки, смотрел на Франю. Написав жалобу, он взял за нее рубль и еще другой — на гербовые марки, и сторговался за три рубля выступить на суде, когда дело будет разбираться.

Борына охотно согласился, рассчитывая, что помещик ему заплатит за все с лихвой.

— Дело мы выиграем — ведь есть же справедливость на свете! — сказал он, собираясь уходить.

— Не выиграем в волостном, подадим на съезд, съезд не поможет, так пойдем в окружной, в судебную палату, — а не отступимся!

— Еще бы я свое дарил! — сердито крикнул Борына. И кому еще — помещику, у которого столько леса и земли! — думал он, выходя на площадь, — и тут же, в шапочном ряду, наткнулся на Ягну.

Она стояла в темно-синей мужской шапке на голове, а вторую торговала.

— Поглядите-ка, Мацей! Этот рыжий говорит, что добротная, да небось врет.

— Шапка хорошая. Это для Енджика?

— Для него. Шимеку я уже купила.

— Не мала ли будет?

— Нет, у него голова точь-в-точь как у меня.

— Славный был бы из тебя парень!

— А то нет! — воскликнула Ягна задорно, сдвинув шапку немного набекрень.

— Сейчас бы тебя тут на работу нанимать стали.

— Ну, нет! — засмеялась она. — Я бы дорого запросила.

— Кому дорого, а кому и нет… Я бы ничего не пожалел.

— И в поле работать я бы не стала.

— А я работал бы за тебя, Ягуся, — сказал он, понизив голос, и посмотрел на нее так страстно, что девушка в смущении отступила и, уже не торгуясь, заплатила за шапку.

— Ну что, продали корову? — спросил он через минуту, опомнившись и подавив в себе желание, которое, как хмель, ударило ему в голову.

— Да. Ее купили для ежовского ксендза. Мать пошла с органистом — он хочет нанять себе работника.

— А мы с тобой зайдем выпить хоть по рюмочке наливки!

— Что вы! Зачем это?

— Ты, должно быть, озябла, Ягуся, так согреешься маленько.

— Куда же это я с вами пойду водку пить! Придумаете тоже!

— Так я сюда принесу, и мы с тобой выпьем, Ягуся.

— На добром слове спасибо, а только мне надо мать найти.

— Пойдем, я тебе помогу, Ягуся, — сказал он тихо и пошел впереди. Он так работал локтями, что Ягна свободно шла за ним сквозь густую толпу, но, когда они вошли в ряды, где торговали разной галантереей, девушка стала на каждом шагу останавливаться у нее глаза разбегались при виде всех разложенных тут товаров.

— Ох, красота-то какая, Господи Иисусе! — шептала она, остановившись перед лентами, качавшимися в воздухе и горевшими на солнце, как радуга.

— Выбери, Ягуся, какая тебе больше нравится, — сказал после некоторого раздумья Борына, поборов скупость.

— Где уж! Вон та желтая в цветах наверняка рубль стоит, а то и полтора!

— А это не твоя забота — бери!

Но Ягна скрепя сердце выпустила из рук ленту и пошла дальше, к другой палатке, а Борына задержался на минуту. Во второй лавке торговали платками и всякими материями.

— Экая прелесть, Господи! — шептала очарованная Ягна, погружая дрожащие руки то в зеленый атлас, то в алый бархат. У нее даже голова кружилась и сердце замирало от восторга. А какие платки тут были! Пунцовые шелковые с зелеными цветами по краю! И золотистые, как дароносица! И голубые, как небо после дождя! И белые! А всех краше были те разноцветные и легкие, как паутина, что блестели и переливались, как вода на солнце! Ягна не вытерпела и стала примерять один, глядясь в зеркальце, которое держала перед ней торговка.