Мужики - [10]

Мацей и сам не знал, почему он не пошел прямо домой, а выбрал этот дальний путь. Может быть, для того, чтобы пройти мимо дома Ягны? А может, он просто испытывал потребность собраться с мыслями.

"Ведь и в самом деле не худо бы на ней жениться! А что там о ней поговаривают, так это — тьфу! — Он плюнул. — Славная девка!.."

Его пробирала дрожь, потому что от озера тянуло сыростью и холодом, а он только что вышел из жаркой избы войта.

"…A без жены пропадешь, или придется все хозяйство детям отдать, — думал он. — Здоровенная она, рослая, и красавица писаная… Вот самая лучшая корова, пала и кто его знает, что еще завтра случится? Может, и в самом деле жену подыскать? После покойницы столько всякой одежи осталось — вот и пригодилась бы… Старуха Доминикова — злющая, как собака. Ну, а мне-то что? Изба у них есть, земля есть, она у себя жить останется… В семье их трое, а земли пятнадцать моргов, значит Ягне достанется пять. И за избу ей братья выплатят и все, что полагается, дадут!.. Пять моргов… Как раз то поле, что за моим картофельным, летом они там, помнится, рожь сеяли… Пять моргов… Вместе с моими это будет… без малого тридцать пять! Здорово! — Он потер руки и поправил пояс. — У одного только мельника больше… Жулик он, обижает народ, процентами да всякими плутнями набрал столько… А в будущем году подвез бы я навозу, вспахал бы да посеял пшеницу на всем поле… И одну лошадь еще прикупить надо, да вместо Пеструхи корову… впрочем, корову-то ей мать в приданое даст".

Так размышлял Борына, рассчитывал, предавался мечтам рачительного хозяина и часто останавливался в глубоком раздумье. Мужик он был умный и поэтому все взвешивал и рылся в памяти, чтобы чего не упустить и не забыть.

"То-то заверещали бы, дьяволы, то-то заверещали бы!" — подумал он о детях, но тотчас волна силы и уверенности в себе хлынула в сердце и укрепила еще смутное и нетвердое решение.

"Земля моя, кому какое дело! А не хотят, так…" — он не докончил и остановился перед избой Ягны.

У них еще горел огонь, из открытого окна падала широкая полоса света на куст георгин, на низенькие сливовые деревья и тянулась до самого плетня и дороги.

Борына отошел в тень и заглянул в окно.

Лампочка на шестке светила тускло, но в печи, видимо, горел сильный огонь: слышен был треск хвороста, и красноватый свет заливал просторную, темную только по углам избу. Старая Доминикова, согнувшись, примостилась у печки и читала что-то вслух, а против нее, лицом к окну, сидела Ягна в одной рубашке, с засученными до плеч рукавами и выщипывала пух у гуся.

"А хороша, чертовка, слов нет, хороша!" — подумал Борына.

Она по временам поднимала голову и, вслушиваясь в то, что читала мать, тяжело вздыхала. Потом опять принималась выщипывать пух. Вдруг гусь жалобно загоготал и стал с криком рваться из ее рук, хлопая крыльями так, что пух белым облаком разлетался по избе. Она его быстро успокоила и крепко зажала между колен, но он все еще тихонько и жалобно гоготал, а откуда-то из сеней или со двора ему вторили другие.

"Красавица!" — опять сказал себе Борына и торопливо отошел от окна.

Уже дойдя до своих ворот и входя во двор, он опять оглянулся на ее дом, стоявший как раз напротив, по ту сторону озера. В это мгновение оттуда, должно быть, кто-то выходил — из приотворенной двери вырвался луч света, сверкнул молнией и добежал до берега. Застучали чьи-то тяжелые шаги, заплескалась вода, — ее, видно, набирали в ведро, — а потом сквозь мрак и туман, наползавший с лугов, донеслась тихая песня:

За рекою ты, за рекою я.

Как же мне целовать тебя?

Он слушал, но голос скоро замолк, и свет в окнах погас.

Из-за леса вставал полный месяц, серебрил верхушки деревьев, сеял сквозь ветви серебро на озеро, заглядывал в окна хат. Даже собаки приумолкли, и глубокая тишина сошла на деревню и на все живое.

Борына обошел двор, заглянул в конюшню, где лошади, пофыркивая, с хрустом жевали сено, сунул голову в хлев, двери которого были для прохлады открыты настежь. Коровы лежали, пережевывая жвачку. Борына прикрыл дверь сарая и, сняв шапку, пошел в дом, вполголоса читая вечернюю молитву.

В доме все уже спали. Он тихонько разулся и сразу лег, но заснуть не мог. То жарко ему было от перины, и он высовывал из-под нее ноги, то лезли в голову разные мысли, дела, заботы…

Потом он стал думать о Ягне. Как хорошо было бы жениться: и красивая она, и домовитая, и земли у нее столько! Но опять вспоминал о детях, вспоминал толки, ходившие про Ягну, и все у него в голове путалось, и он уже не знал, как быть. Он даже приподнялся и обернулся к стоявшей рядом кровати — захотелось по старой привычке окликнуть жену и посоветоваться:

— Марыся! Жениться мне на Ягне или не жениться?

Но вовремя вспомнил, что Марыся уже с весны лежит на кладбище, а на ее кровати храпит Юзька, что он осиротел и не с кем ему посоветоваться. Вздохнул тяжело, перекрестился и стал молиться за упокой души покойной Марыси и за все души, пребывающие в чистилище.

III

Рассвет уже побелил крыши, серым полотном завесил ночь и померкшие звезды, когда на дворе у Борыны началось движение.

Куба слез с нар и выглянул из конюшни. На земле кое-где лежала изморозь, и было еще темновато, но на востоке заря уже разгоралась и румянила верхушки заиндевевших деревьев. Блаженно потягиваясь, Куба зевнул раз-другой и пошел в хлев будить Витека. Но мальчик только на миг поднял голову и, сонно пробормотав: "Сейчас, Куба, я сейчас!", опять свернулся на своей постели.