Мужей много не бывает - [130]

Приемная почти пуста, и это немалое облегчение. Если уж мне и придется пережить самое сильное в жизни унижение, то пусть это хотя бы произойдет в присутствии всего трех свидетельниц, у одной из которых в ухе слуховой аппарат.

Я подхожу к конторке и терпеливо жду, когда Лаура положит трубку. Она заканчивает разговор и что-то записывает в журнале. Не понимая глаз, она спрашивает:

— Вам назначено?

— Нет, я просто надеюсь, что ты меня ждешь, — отвечаю я.

Она вскидывает голову. Я улыбаюсь. Она кривит губы. Я протягиваю ей цветы: огромный букет подсолнухов. Букет выглядит дорого, потому что стоит дорого.

— Ничего подобного. Если я и ждала твоего прихода и твоих извинений, то это было три с лишним месяца назад, — отрезает она. Она вырывает букет у меня из рук и пихает его в мусорную корзину. Корзина узкая, букет в нее не лезет. Это приводит Лауру в ярость. Она силой заталкивает цветы в корзину, с подсолнухов падают лепестки. Разобравшись с букетом, она опять поворачивается ко мне: — Ты все понял? Тогда проваливай.

— Но я же тебе писал! — Мне так много нужно ей объяснить, а времени у меня, кажется, совсем мало. — Ты не получила мое письмо?

— Получила. Но не читала. Теперь убирайся.

— Ты его не читала? — с недоверием переспрашиваю я. Долгие часы мучений. Три месяца надежды.

— Да.

Она разглядывает что-то у меня за ухом. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, что ее так заинтересовало, не вижу ничего особенного и понимаю, что она просто избегает моего взгляда.

— Ты не прочитала мое письмо? — Я очень обижен и надеюсь, что это ясно слышно в моем голосе.

— Я подумала, что, если ты действительно хочешь что-либо мне сказать, ты скажешь это не один раз.

Вот оно что. Тяжелый случай женской логики. Я решаю не говорить этого вслух и ограничиваюсь нейтральным замечанием:

— В письме я написал, что не буду тебе надоедать. — Я оглядываюсь через плечо на ждущих своей очереди пациентов, надеясь, что Лаура, увидев этот жест, возьмет себя в руки и успокоится — или, по крайней мере, подождет, пока мы останемся одни, и только потом даст волю ярости. Она решает, что я намекаю ей, будто она пренебрегает своими служебными обязанностями.

— Миссис Уильямс, вы уже можете пройти к медсестре, — говорит она.

— Ничего-ничего, я никуда не спешу, — отвечает миссис Уильямс. Наше с Лаурой представление явно действует на нее живительнее любой медицинской процедуры.

— У тебя скоро перерыв, — говорю я. — Пойдем в кафе?

— Нет, — отвечает она.

Я переминаюсь с ноги на ногу. Вообще-то я надеялся на другой ответ, но и этот не застал меня врасплох. Ну, хоть это и не самое романтическое и подходящее для откровенных заявлений место, выбор у меня небольшой. Лаура не знает, куда деть руки, и хватается то за скрепки, то за степлер. Меня это немного нервирует, но я все равно наклоняюсь ближе и шепотом говорю:

— Ты бы не ждала от меня шквала корреспонденции, если бы прочла письмо. Там ясно написано, что я оставлю тебя в покое до тех пор, пока не стану опять свободным человеком.

Я ощущаю спиной, как пациенты стараются расслышать мой шепот.

— Называя себя свободным человеком, ты имеешь в виду, что развелся с моей лучшей подругой? — во весь голос спрашивает Лаура.

У наших слушателей вырывается единодушное «а-а-х!». Я нерешительно киваю. Кажется, я терплю фиаско.

— Да, это широкий жест! — говорит Лаура. Я делаю вид, что не слышу иронии в ее голосе — такая тактика, по крайней мере, оставляет мне шанс на самобичевание.

— Нет, Лаура. За все время наших отношений я не сделал ни одного широкого или благородного жеста. Но я в этом сильно раскаиваюсь. Прости меня, пожалуйста.

— За что? — настороженно спрашивает Лаура.

— За все.

Лаура вздыхает. После нескольких секунд молчания она спрашивает:

— Ты выиграл?

Некоторое время я не могу понять, о чем она, но затем вспоминаю.

— Нет.

Она поднимает глаза. На лице у нее написано искреннее удивление и даже, наверное, разочарование.

— Ты не выиграл?

— Да.

— Почему? — с удивлением спрашивает она.

— Я исполнил только одну песню, а это против правил конкурса. И это была «Люби меня нежно», а не заявленные «Тюремный рок» или «Тебе одиноко сегодня?», и меня дисквалифицировали.

— Какой ужас.

— Да нет, ничего страшного. — Проиграв конкурс в 1996-м, я винил в этом Беллу. В этот раз я не виню Лауру. И даже не теряю время на самообвинение. Бывают потери пострашнее. — Но в любом случае, даже если бы меня не дисквалифицировали, я бы все равно не выиграл. «Люби меня нежно», взятая отдельно, не может показать мой настоящий уровень, и, кроме того, она была плохо отрепетирована. — Этот конкурс будто происходил в другой жизни. Уехав из Лас-Вегаса, я почти не вспоминал о нем. Все мои мысли были о Лауре.

— А почему ты не спел заявленные, отрепетированные песни? — спрашивает она. — Если бы ты исполнил их, тебе не было бы равных. Ты бы точно выиграл.

— Спасибо. — От ее слов по моему телу разливается тепло. Как приятно осознавать, что Лауре хоть что-то во мне нравится.

Я кашляю.

— Песня «Люби меня нежно» была для тебя. Я подумал, что, может быть, ты все-таки пришла на мое выступление. И эта песня может тебя… ну, не знаю… тронуть, что ли. Я надеялся, что ты простишь меня. — Я пожимаю плечами.