Мужей много не бывает - [108]

И тут я пугаюсь до полусмерти. Неужели это все, что я о ней знаю? Только мелочи?

Я вдруг понимаю, что не могу припомнить ни одной важной вещи, касающейся Беллы, ничего из того, что придает жизни смысл. В наших отношениях есть форма, но нет содержания. За кого она голосует на выборах? Она вообще ходит на них? Возможно, на всеобщие, но не на местные. С ума сойти можно. Скольких детей она хочет? Четырех? Одного? Почему она не может определиться, чем хотела бы заниматься с девяти утра до пяти вечера? Это что, настолько трудно? Что ее гнетет вот уже несколько недель? Да как это вообще возможно — знать о человеке столько и в то же время не знать ничего?

Мне так больно признавать, что я ничего не знаю о собственной жене, что я с большим трудом сохраняю видимость спокойствия.

— Нам действительно нужно идти на это шоу? — снова спрашивает она.

— Ты же уже оделась, — отвечаю я.

— Мы могли бы пойти куда-нибудь еще.

Не ответив, я беру со столика бумажник и ключ от номера.

— Белла?

— Что?

— У тебя есть кто-нибудь?

— Нет. — Она целую минуту смотрит на мое левое ухо, затем встречается со мной взглядом и повторяет: — Нет.

Но я ей не верю.

41. ОДИН ВЕЧЕР

Белла

Мы приезжаем в отель, где должно состояться шоу, в 8:45 вечера. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы оттянуть неизбежное, — так долго я еще никогда не собиралась, даже в дни своих свадеб. Однако, благодаря несгибаемой вежливости Филипа, мой смертный приговор все же подписан. Могу поклясться, что слышу, как по мою голову затачивается лезвие гильотины. Я подумала, что если буду выглядеть сексуально, то не исключено, что он забудет обо всем — и в первую очередь об этой чертовой генеральной репетиции — и потащит меня в постель, но разговор о моей воображаемой беременности пресек пути к отступлению. И откуда он только взял эту нелепую идею?

В такси я снова сказала, что у меня кружится голова. В ответ он проворчал, что уверен, что я не страдаю ни от чего такого, чего нельзя было бы вылечить хорошей порцией виски. Вся его внимательность и заботливость испарились, будто их и не было. Предсказуемо, конечно, но чертовски не вовремя. Именно сегодня мне как никогда нужна его надежность, понимание, доброта. Не повезло. Все как назло. В этом весь Вегас.

Скоро Нил Карран разоблачит меня — меня и Стиви. А перед неотвратимым разоблачением, слишком ужасным и болезненным для того, чтобы углубляться сейчас в размышления о нем, мне придется выдержать довольно длительную пытку. Похоже на жалкую прелюдию, предваряющую еще более жалкий секс, только в тысячу раз хуже. Я должна буду высидеть выступления пятнадцати двойников Элвиса. Этого хватит, чтобы я, барахтаясь и захлебываясь, погрузилась в омут собственных воспоминаний. Я почти готова признаться Филипу во всем прямо сейчас. Что же заставляет меня молчать, обрекая себя на предстоящий ужас?

Инстинкт самосохранения, я полагаю.

Несмотря ни на что, во мне теплится слабая (ложная?) надежда на то, что все обойдется. А вдруг Нил Карран не увидит меня в толпе, или увидит, но решит не упоминать о своем давнем знакомстве со Стиви, чтобы не давать повода для толков о том, будто он продвигает «своего» кандидата? Вопреки всему, я надеюсь, что уйду с сегодняшнего шоу в качестве жены Филипа.

Этот отель такой же безвкусный и кричащий, как и все остальные, виденные мной во время нашей поездки. У меня в голове они уже начали сливаться в однородную массу, сверкающую резким неоновым светом. Мы показываем наши ВИП-пригласительные деловитому администратору, и нас быстро проводят через путаницу темных коридоров к большим двойным дверям. Они распахиваются, и мы оказываемся в богато украшенном концертном зале.

Пол устлан плюшевыми коврами. Свечи, лампы, цветы и блестящий задник в глубине сцены производят должное впечатление. Столы и стулья занимают все пространство зала, ближе к сцене они стоят более плотными группами. Сам зал огромен — на мой взгляд, он рассчитан не менее чем на шестьсот человек. Да, до этого далеко блэкпульскому отелю «Королевский герб» с его маленьким, грязным и невыразительным залом.

Мы опоздали — все зрители уже собрались, и шоу уже идет. На первый взгляд кажется, что свободных мест больше нет, но капельдинер указывает нам на столик рядом со сценой, за которым в одиночестве сидит Лаура. Элвис со средиземноморским типом внешности поет «Голубые замшевые туфли» — и при этом мечется по сцене как одержимый. Самое необидное, что можно о нем сказать, — это что у него слишком блестящий костюм. Лаура оборачивается и замечает нас. Она улыбается и энергично машет рукой. Мы с Филипом лавируем между столиками и присоединяемся к ней. Она вскакивает и целует нас, хихикая от возбуждения.

— Мы много пропустили? — спрашивает Фил.

— Это четвертый конкурсант. Он из Греции.

— А остальные хоть что-нибудь из себя представляли? — спрашиваю я, больше из вежливости, чем из искреннего любопытства.

— Более-менее, но, конечно, до Стиви им очень далеко, — улыбаясь, отвечает Лаура. — «Я сам не свой» пели уже два раза. Это плохо, потому что песня приелась, и сложно будет объективно оценить следующего конкурсанта, который будет ее исполнять. Элвис из Германии спел «Деревянное сердце», что в общем-то было предсказуемо, ведь изначально это была немецкая детская песенка. Один парень здорово исполнил «Талисман на удачу», хотя ею трудно завоевать симпатии публики, потому что невозможно в полной мере продемонстрировать ту проникновенность вокала и тот контроль тона, которыми славился Элвис.