Мужчины свои и чужие - [7]

Эмма, унаследовавшая у матери высокий рост и строй­ность, отличалась от нее темным цветом волос и терпеливым выражением лица. Сжав зубы, она наблюдала, как мать ста­рательно вытирает мокрой тряпкой хромированный тостер и чайник, не имея понятия, что их надо протирать сухой тка­нью, иначе на них остаются огромные пятна.

Хромированные кухонные принадлежности – свадебный подарок, который больше всего нравился Питу, – были са­мыми роскошными предметами в их скромной кухне. Бедня­га Пит! Он всегда учил Эмму подставлять другую щеку, когда отец раздражал ее. Религиозное воспитание Пита проявля­лось в том, что у него имелась цитата на все случаи жизни. На этот раз он был, безусловно, прав. Как ни трудно было подставлять другую щеку, когда Джимми О'Брайен начинал тебя ругать, Эмма знала, что другого пути нет. Если начать с ним спорить, то он впадал в такое бешенство, что глаза ста­новились белыми. Основной лейтмотив был: «Я делаю это для твоего же блага, мадам».

– Подставь другую щеку, – как мантру повторяла она, выскальзывая из кухни и поднимаясь наверх.

Их с Питом спальня, отделанная в густых зеленых и теп­лых оливковых тонах, являлась наиболее мужской комнатой в доме. Эмма сама подбирала цвета, твердо решив, что пер­вая спальня, в которой она будет спать в качестве замужней женщины, ничем не будет напоминать те розовые с фестон­чиками девичьи комнаты, на которых настаивала ее мать. Прожив целую жизнь среди большего числа оборок, чем было на свадебном платье Скарлет О'Хара, Эмма хотела иметь простую и удобную спальню.

Пит, который был слепым в смысле интерьера, с полным удовольствием соглашался на все, что выбирала Эмма. Так что она купила простые шторы оливкового цвета, современ­ную кровать из светлого дерева с ярко-зеленым покрывалом и светлый шкаф для одежды. В спальне не было ни одного воланчика, ленточки или картинки с балериной. Рисунок с феями цветов, подаренный матерью, «чтобы оживить комна­ту», висел на самом видном месте в туалете на первом этаже, поскольку Эмма никогда туда не заходила – разве только, чтобы прибраться.

– Ты идешь, Эмма? – крикнул отец снизу.

Схватив сумку и чемодан, Эмма вышла на лестничную площадку, бросив последний влюбленный взгляд на свою спальню. Она будет по ней скучать. И по Питу. Ей будет не к кому прижаться в постели, она станет тосковать по его юмору и любви. С точки зрения Пита Шеридана, Эмма всег­да все делала правильно – что, безусловно, сильно отлича­лось от мнения ее родителей.

Они стояли у лестницы, обеспокоенные и полные нетер­пения.

– Ты же не собираешься в этом ехать, Эмма? – визгливо вопросила мать, когда Эмма показалась на лестнице с чемо­даном в руках.

Она машинально подняла руку к груди, коснувшись мяг­кой ткани своего комбинезона. В нем было так удобно и про­хладно, ничего лучше не придумаешь для путешествия.

– Я ведь уже была так одета, когда ты пришла, – пробормотала Эмма, злясь на себя и все равно чувствуя себя подростком, выруганным за то, что надела обтягивающие брюки на ужин с епископом.

Господи, да ей уже тридцать один год, и она замужем! Она не позволит помыкать собой.

– Я думала, ты потом переоденешься, – мученически вздохнула мать. – Я предпочитаю путешествовать, одевшись прилично. Я читала, что тем пассажирам, которые прилично одеты, иногда повышают класс, – добавила она, удовлетво­ренно хмыкнув, как будто уже представила себе, как их про­водят мимо всякой шантрапы в лучшую часть самолета, до­стойную О'Брайенов.

– Слушай, переодевайся скорее, а то мы опоздаем! – не­терпеливо вмешался Джимми.

Не имело смысла напоминать матери, что шанса быть переведенной в другой класс не существует вовсе, поскольку на чартерных рейсах вообще нет первого класса. Фантазии Анны-Мари относительно элегантного образа жизни никогда не имели ничего общего с реальностью, так зачем беспоко­иться?

На мгновение Эмма подумала, не отказаться ли от пере­одевания, но вид разъяренного папаши заставил ее переду­мать. Как она уяснила за двадцать восемь лет жизни под его крышей, он ненавидел бисексуальную одежду и женщин в брюках.

– Одну минуту, – сказала она с наигранной веселостью и побежала наверх.

В спальне Эмма упала на колени перед кроватью и спря­тала лицо в покрывале. «Трусиха! – твердила она себе. – Ты же вчера решила, что комбинезон лучше всего подойдет для поездки! Ты должна была возразить!»

Все еще проклиная себя, Эмма взяла со столика малень­кую красную книжку и открыла ее.

– Я положительный человек, – прочитала она. – Я хо­роший человек. Мои мысли и чувства достойны внимания и уважения.

Повторяя снова и снова эти три фразы, Эмма сняла с себя комбинезон и футболку и натянула длинную вязаную кремовую юбку и тунику, которую она иногда летом надевала на работу, когда вся остальная одежда была в стирке. А сегод­ня вся ее более или менее приличная одежда лежала в чемо­дане, стоящем внизу у лестницы.

Эту юбку Эмма как-то купила во время похода по магази­нам с матерью и люто ненавидела, потому что в ней она на­поминала себе оживший кофе с молоком – высокая, пря­мая, как мальчишка-школьник, и бесцветная. Ей очень шел голубой комбинезон, подчеркивая бледную голубизну глаз и яркие веснушки, тогда как бежевые и коричневые тона дела­ли ее одноцветной: бледная кожа, блеклые волосы, блеклое все, черт бы ее побрал!