Мужчины о счастье - [8]

– А что, Елена Николаевна, тебе не кажется, что наши фамилии почти одинаковые, – как-то сказал Рома игриво. – Я – Чеканов, ты – Прончакова.

– Нет, совсем разные у нас фамилии, – ответила та. – Чеканов – это от слова «чеканить», а Прончакова – от села Прончаки в Белоруссии. Оттуда мой дед.

…За бумажными хлопотами и приготовлениями к поездке в Норвегию прошла зима. Нужные документы были оформлены, и назавтра Рома должен был улетать в Норвегию, вступать там в наследство.

Чеканов и Прончакова пошли прогуляться, благо денёк выдался чудный. В пустынном синем небе сверкало солнце, бодрый ветерок мёл по пустым улицам прошлогоднюю листвяную ржавчину. Вышли к Волге, оказалось, что на ней ледоход. Набегая одна на другую, льдины вспенивали чёрную воду и послушным стадом шли по реке, вниз, в те края, где прежде бродяжил Чеканов.

– Тебе хочется завтра улетать? – спросила Прончакова, пристально вглядываясь в волжские дали, словно хотела там что-то разглядеть, но никак не могла.

– Да что мне делать там, в Норвегии? – Рома вздохнул.

– Поговорить с норвежским королём. Ты же хотел этого. – Она усмехнулась, шагнула вперёд и прижалась ногами к чугунным перилам.

– Языка норвежского не знаю.

– Ну, ради такого случая тебе переводчика дадут, так что не бойся.

От холода кожа на её шее стала гусиной, а ветер полоскал выбившуюся из-под платка прядь волос. У Ромы засосало под ложечкой, и он сунулся в карман за сигаретами.

– Бросай курить, Чеканов, – не оборачиваясь, сказала Прончакова.

Рома шагнул к ней и ткнулся головой и глазами в её затылок, в холодный белый узел её шёлкового платка.

Фарид Нагим. Скотч

«Говорят, лягушка, упав в кувшин со сметаной, сбила лапками масло – тем и спаслась. Я пытался сбить масло из сметаны «Домик в деревне» – бесполезно – что можно сбить из порошковой жидкости?»

(Рассказ гастарбайтера)

Вадим стащил краник от самовара и снова попал сюда. Он недоумевал и всю ночь бредил, как ему объясниться за это. «Повезло ещё, что не сто тридцать первая!» – пожалел его кто-то, будто статьи выдавали, как бельё в бане. Но краник немым, нелепым укором жёг ладонь – рецидив! В отчаянии Вадим вздрогнул и счастливо расслабил закаменевшие мышцы, проснулся. До освобождения оставалось несколько часов.

В жизни бывают моменты, когда даже волевой и психически устойчивый человек не может контролировать себя. Сердце клокотало, руки вздрагивали от переизбытка адреналина. Ему казалось, что всё происходит во сне и не с ним. Своей рассеянностью, торможением он напоминал себе беременную жену. Его уже не было в этой реальности. В тюрьме такое состояние называют «шалаш надел». Он хотел и даже старался запомнить всё-всё, приглядывался к своим «семейникам» – надоевшие их рожи казались теперь по-своему красивыми, родными. Совершая обычные рутинные дела, общаясь с мужиками, он замирал, наблюдая как бы со стороны: «Что делают эти странные люди, для чего-то собранные вместе? А это кто? Неужели это я? Да, это ты среди них». Весь процесс освобождения он уже до мельчайших деталей пережил в мечтах: поставят ведро чифира, будут прощания, напутственные слова, кто-нибудь попросит выпить «там» за подзамочных, кто-то обязательно скажет про зубную щётку и другие приметы… вот приходят младшие инспекторы, «пехотинцы», называют его фамилию и выводят из локалки, ведут по жилке, все смотрят с завистью, представляют своё освобождение и боятся неизвестности… Как же долго Вадим ждал этого! Но самым поразительным и мучительным было то, что всё как-то буднично, как будто и не было потерянных лет, тягот и лишений арестантской жизни.

Он «сидел на изжоге», переживал и боялся за свободу, стал мнительным, до фантазий, что начнутся какие-нибудь мутки со стороны администрации лагеря или что произошла обычная процедурная ошибка, в результате которой его фамилию перепутали. Он не мог спать и ждал, когда у него, как и у многих перед освобождением, заведутся вши, которые возникали на нервной почве даже у самых чистоплотных, словно из воздуха, как мошка из разрезанного яблока. Нет, не появились. А время тянулось, и стрелки прилипли к циферблату.

Задремал и тут же проснулся. Уже пять утра. Начал сборы. Помылся, побрился, почистил зубы и с особой силой осознал, что делает это здесь в последний раз.

Потом заварили «коня». Присели в проходняке. Серые, какие-то войлочные лица «коллег» были напряжённы, будто они тоже освобождаются. Смеются, говорят что-то, но Вадим их не слышал – снова отъехал туда, где Алла, Савка и Фома. Савку он помнит. Алла тоже приезжала на свиданки. А вот «второго», Фомку, который родился без него, он ещё ни разу не видел. Три годика уже пацану! Как же он обнимет это маленькое, родное тельце и будет нюхать за ушком, будет отодвигать пальцем маленький обшлаг рукава и сжимать ладошку.

– Ну, что, давайте, братцы, крепитесь тут без меня, – сказал он семейникам.

Уважительно выслушивал наставления, пожелания и благодарственные слова, а сам томился и ждал, когда они уже все свалят на просчёт.

Наконец-то остался один. Придирчиво осмотрел вещи и самого себя.

«Ну, вот и всё, Вадим. Да – всё!»

Всё так и было – пришли «пехотинцы», назвали фамилию, барак. И он подумал, что это неправда, это не с ним, что документы и фамилию перепутали. В дежурке стояли сотрудники спецчасти, и ему показалось, что они смотрят с завистью – они-то знают, какие чувства он сейчас переживает, и представляется им, наверное, что на воле его ожидает более комфортная, богатая и свободная жизнь, чем у них, рядовых тюремщиков, которые остаются здесь. Дежурный сверял фото, спрашивал статью, задавал вопросы личного характера, проверяя, тот ли освобождается, кто указан в бумаге. Вадим поворачивался в профиль и анфас, отвечал, путался, не мог вспомнить девичью фамилию матери, слышал свой голос со стороны. Выдали справку об освобождении, удивительно длинную, сантиметров двадцать. В здании администрации женщина-бухгалтер отсчитала деньги. Удивительно, но бумажки эти не изменились с тех пор. Этажом ниже ему повстречался лагерный психолог. На радостях Вадим приготовился сказать ей: «До свидания»… Но она приставила палец к губам и сказала: «Прощай».