Мужчины двенадцати лет - [18]
А Сауль добавил:
— Он говорит так тихо, иногда даже трудно разобрать.
— Он нас всех троих поцеловал и заплакал… — вспомнил Хустино.
— Идемте! — резко бросил Хоакин и поспешил в обратный путь.
Другие следовали за ним, делясь своими впечатлениями.
Сауль заметил:
— А какой у него внучек! Знаешь, Гервасио, уверяю тебя, когда я увидел этого малыша, я пожалел, что мы съели все конфеты…
Хустино ответил:
— Видишь ли, если бы это были мои конфеты…
Хоакин остановился, разъяренный, и пристально взглянул на него. Хустино смутился.
— Если бы это были твои конфеты, то что бы было? — спросил Хоакин и со всей силой ударил Хустино по лицу.
Тот пошатнулся, закричал, потом заплакал.
Гервасио стал его утешать:
— Не плачь. Давай зайдем в этот магазин, я попрошу воды и оботру тебе лицо.
Хоакин, не оглядываясь, быстро зашагал дальше один. Он прошел уже почти два квартала, оставив товарищей далеко позади, как вдруг услышал за спиной чьи-то торопливые шаги и пронзительный, насмешливый голос Сауля:
— Бедный учительский внучек! Не пришлось ему конфеток попробовать!
«Ах так, он дразнится!..»
Хоакин обернулся, готовый к схватке. Но противник, оказывается, был вооружен: угрожающе подняв в воздух огромную палку, он бесстрашно ждал атаки.
Хоакин не решился сражаться безоружным с вооруженным противником.
Он крикнул:
— Я больше с тобой не разговариваю! Я больше тебе не друг!
И бросился бежать…
БРИТАЯ ГОЛОВА
Зенону десять лет. Его бритая голова полна ссадин, и из всего его существа, такого невзрачного в своих лохмотьях, бросается в глаза только эта огромная бритая голова, шершавая, как потрескавшийся ком сухой земли. В восемь лет, схоронив мать (отца своего он не знал), он остался на попечении судьи по делам несовершеннолетних, и ему пришлось поступить в услужение в первый попавшийся дом. Вот уже два года, как он работал. Правда, мальчик не отличался расторопностью, но был силен и крепок, несмотря на свои десять лет, и безропотно брался за самую тяжелую работу. За это хозяйка и держала его.
Семья была небольшая: хозяйка, ее сын Тете — мальчик одних лет с Зеноном, и тетка, тощая и желтолицая, очень набожная.
Эта тетка ужасно мучила Зенона. Решив, что Зенону обязательно надо причащаться, она каждый вечер принималась обучать его закону божию. Куда там! В бритой голове мальчика никак не удерживались эти длинные фразы. И тетка, которая начинала урок, вооружившись всем своим христианским смирением, в конце концов теряла терпение — и заповеди, вроде «люби ближнего, как самого себя», Зенону приходилось повторять, морщась от непрерывных щипков.
После первого щипка у Зенона пропадала всякая охота любить ближнего, как самого себя. Наоборот, в нем закипала глухая ненависть ко всему человечеству, потому что для него все человечество воплощалось в этой тощей желтолицей женщине, которая мучила его каждый вечер, заставляя заучивать такие непонятные вещи.
Один раз, вдруг осмелев, он сказал своей учительнице закона божия:
— Иисус был просто дурак, раз дал себя распять!
Всю ночь он простоял в углу на коленях, со сложенными накрест руками, задыхаясь от ненависти к этой женщине, которая обучала его законам любви к ближним, оглушая криками и осыпая ударами.
Хозяйка и мальчик Тете тоже не очень-то нравились Зенону, но по сравнению с теткой это были ангелы, те самые «ангелы небесные», о которых тетка столько рассказывала.
У хозяйки была мания чистоты. Каждую минуту Зенон должен был бежать через весь двор с метлой или тряпкой в руках, чтобы поднять обрывок бумаги в углу или стереть на каком-нибудь шкафу пятно, только что обнаруженное хозяйкой.
Тете был капризный и избалованный мальчик. Из-за каждого пустяка он ревел: то Зенон подошел слишком близко, когда Тете перебирал свои чудесные игрушки, то, проходя мимо, нечаянно задел стул, на котором Тете расставил своих солдатиков… Зенон очень хорошо знал, что означали эти крики и слезы: сейчас прибегут обе женщины, хозяйка и тетка, и накинутся на него с кулаками, красные от гнева. Горе тогда маленькому слуге, если он не успеет скрыться вовремя! Градом посыпятся удары на его голову…
Ну, да это еще ничего. Его большая бритая голова уже нечувствительна к ударам. Слишком много выпало их на его долю. Каждый удар оставлял новую ссадину… и только. Но щипки тетки — вот что выводило его из себя! До чего больно щиплет эта ведьма! Руки Зенона посинели от ее щипков. Казалось, что тетка вонзает в его тело булавки, которые прокалывают его насквозь. Ну и ногти! Длинные, острые. Она ведь целыми часами их оттачивает, полирует, подпиливает…
Каждый раз, когда Зенон Заставал тетку за этим занятием, ему казалось, что она ухаживает за своими ногтями исключительно для того, чтобы лучше щипаться. И он молился святому Роке, самому ненавистному, самому худшему из всех святых, чтобы хоть один теткин ноготь сломался.
Почему Зенон так ненавидел святого Роке? Почему считал его худшим из всех святых, хотя все они, по его мнению, были злодеями? Это был прямой результат теткиного воспитания. Зенон думал, что все святые существуют только для того, чтобы обижать мальчиков-слуг. Все святые — гадкие уже потому, что их именем постоянно пугают Зенона обе хозяйки.
